– Не по мне это, – насупился Лёха.
– Вот и я печалюся, – вздохнула девушка. – Там ить тож люди хорошие, в Устюге-то. Александра Вячеславовна, муж ее, Глеб… Ты не ходи, Лёшенька, не ходи! – Варя придвинулась вдруг к парню и погладила его по руке.
– Не пойду, – хриплым, ставшим вдруг непослушным голосом ответил Лёха. – Мне и тутока хорошо.
– Хорошо?!.. – распахнулась вдруг дверь. За ней, играя желваками, стоял Борис. – А то, што они наших убивали да мучили, тож хорошо? И што Олюшку твою убили – хорошо?
– Ты што, стоял там, нас слушал?! – подскочил Лёха.
– Слушал! – прищурился мужчина. – Тока я думал послушать, как вы про любовь защебечете, а вы, эвон!.. Мы все в Устюг хотим, ждем лузян не дождемся! Не терпится показать гадам ентим устюжским, што чуйствуешь, когда тебя и родичей твоих убивают! А вы… Ладно Варька, ее бы и так с собой не взяли, соплюху скрюченную. А ты-то, ты? Не ждал я от тебя такой подлости.
– Это я не ждал от тебя подлости! – выбежал из-за стола парень. Он схватил стоявший возле печки ухват и замахнулся на Бориса: – Иди хошь прям чичас в Устюг, а когда Сашку с Глебом убивать станешь – гляди, от радости в портки не наложи! А про меня теперя забудь! И Варвару так боле называть не смей, урод плешивый!
– Ага! – загоготал Борис. – Спелися всё ж таки, смиловалися! Тока ты ее, когда заваливать станешь – на двор выведи, да ямку под горб выкопай, а то укачаетесь.
– Чичас ты укачаешься! – вдарил Лёха по бывшему другу ухватом.
Но тот оказался ловчее – не только сумел увернуться, но и выдернул из рук парня «оружие». А потом опустил с размаха черенок на его голову. Лёха медленно осел на пол. На Бориса с визгом кинулась Варя, но тот ударом кулака сбил ее с ног. Девушка рухнула рядом с Лёхой, да так и осталась лежать, лишившись чувств.
– Милуйтесь пока, голубки, – пробурчал Борис и вышел из избы, но вскоре вернулся с Петром и Павлом. Кивнул на бесчувственных Лёху и Варю: – Надо, штоб охолонули маленько, а то наделают дел. Давайте их ко мне в сарай, а там посмотрим.
Но «смотреть» было некогда – именно в этот день пришел гонец из Лузы и велел зажигать покрышки. А потом Борис подумал, что запер «бунтарей» очень даже вовремя.
* * *
Лёха очнулся от холода. А еще у него болела голова, затекли связанные руки и ноги, и хотелось пить. Он почувствовал неприятный запах гари и поморщился.
– Резину жгут, – услышал парень рядом с собой девичий голос.
– Ты чо, тоже тут? – спросил он, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. – Где это мы?
– Дружок твой в сарайке нас запер, – откликнулась Варвара. – Петьку да Пашку созвал, они нас сюды и сунули. Я к тому времени оклемалась ужо, тока виду не подала.
– Никакой он мне не дружок, – процедил Лёха. – Гад он!.. А ты про резину-то пошто сказала?
– Так ты нос сморщил, я и сразумела, что ты вонючку енту учуял.
– Как ты узнала про нос? Темнотища же!
– А я одним глазом, коричневый который, в темноте вижу, – хвастливо заявила девушка.
– Хорошо тебе… – тут Лёха вспомнил про резину и ахнул: – Так што, кто-то был ужо из Лузы-то, коль зажгли енти… крышки?
– Видать, был. Я ить тоже тутока с тобой валялася, как мне знать-то?
– Скоро, значит, лузяне придут, да вместе с нашими в Устюг двинут. А коли про нас забудут, то мы тутока околеем.
– В сарае – не в могиле, выкарабкаемся как-нибудь. А штоб теплее было – ты ко мне прижмись.
– Вот удумала ишшо!
– Ничо не удумала, дурень! – обиделась Варя. – Енто у тебя в башке думки непотребные. Тока мерзнуть и мне-ка не шибко хочется, так што давай, прижимайся, и не балаболь попусту.
В сарае они просидели три дня. Или около того, время в голове у Лёхи перепуталось. Хоть глаза и привыкли к темноте – та была всё же не полной, в щели днем пробивался свет, – но парень часто засыпал и не мог понять, длится еще тот же день, или уже наступил следующий.
Борис о них не забыл. Даже принес тряпья – укутаться от холода. И пару раз покормил горячей похлебкой. При этом даже будто пытался извиниться. Сваливая, правда, всё на Лёху.
– Ты сам, – говорил он, – виноват. Пошто на меня кинулся? То, што я в Устюг хочу пойти? Так не тока я – все туда хотят. Окромя тебя да ее, вон. И мне-ка шибко обидно за енто! Нас устюжане за людей не щитают, а вы их жалеете. Тьфу!
– Не все же устюжане такие, – сказала Варя, сам-то Лёха с приятелем-предателем, как он его про себя теперь называл, разговаривать не собирался. – Александра Вячеславовна нас, вон, учила. Она добрая, хорошая. И муж у ей добрый, хошь и страшно́й шибко.
– Александра, Сашка-то – она не с Устюга, а с Лузы, – проворчал Борис. – Тамока теперича из-за мужа-то и живет. А Глеб ее – добрый, как же! Енто он с ей добрый. А мы ему тож никто, пустое место. Сказывают, сам нож карателю дал, штобы тот девочку из Слободки зарезал
[23].
– А ты больше слушай, што сказывают! – не выдержал всё-таки Лёха. – Наслушался, теперя и нас, вон, зарезать готов.
– Пошто напраслину-то несешь? Ты сам на меня с ухватом кинулся! – запричитал Борис, и по тону его голоса было ясно, что он всё же чувствует свою вину и пытается оправдаться. – И она тоже налетела! Што мне-ка было – стоять, смотреть? Вот я и успокоил вас слегка, и закрыл, штоб охолонули.
– Охолонули ужо, – буркнул Лёха, – зуб на зуб не попадает. Выпускай, давай! Не тронем боле, не боись, шибко надо…
– Я бы выпустил, – зашептал вдруг Борис, – тока ить лузяне вот-вот будут. Мы-то с имя́ сами пойдем, а вы как? При них-то станете упираться, так они вас тут и оприходуют. Так шта сидите покеда, да притулитесь, как мышки, штоб вас не слыхать было. А я, когда уходить стану, дверь-то в сарай отопру. Обождете чуток, да и выберетесь. И живите себе, как хотите. Тока уж в Устюг к нам потом не проситесь!
А вскоре в Усовом Починке сделалось шумно, этого от Лёхи с Варварой стены сарая не скрыли. Не нужно было и гадать, что случилось – понятно, пришли лузяне. За день-два до этого тоже шумели, но не так – то из соседних деревень на призывный дым собирались местные.
Лёха уже почти простил Бориса, приятеля-предателя. Ведь тот как бы и впрямь спас их от того, чтобы насильно идти воевать в Устюг. Да и, если подумать, у Бориса было за что не любить устюжан – от карателей и его родня пострадала. А то, что подслушивал – так и на самом деле ведь не по злобе: думал, что Лёха с Варей шашни начнет крутить, вот и хотел послушать, а потом позубоскалить. Только вот зря он Варю обозвал некрасиво, за это и впрямь ему стоило двинуть. Не ухватом, конечно, кулаком. Тут уж и правда он, Лёха, сам виноват. С чем полез, тем и получил. Всё по совести, если так-то.
