– Лель?.. – тихо позвала я, делая первый нерешительный шаг вперед.
– Стекла, – спокойным голосом отозвался Лельер, даже не думая поднимать головы.
– Что? – немного растерялась я, замерев на месте.
– Тут стекла, – повторил Лельер, и его рука медленно скользнула вниз по грифу.
Тихий шелест от соприкосновения пальцев и струн почему-то прошелся по нервам ничуть не хуже визгливой трели плохо настроенного инструмента.
– Откуда?
– Кажется, я бил об пол бокалы, – все так же флегматично ответил музыкант. – Так что аккуратно. Домашние туфли – это хорошо, но могут оказаться слишком тонкими… для моих лезвий.
Он вскинул голову. Снежные волосы рассыпались по плечам, затянутым в черный шелк, а по губам скользнула мечтательная улыбка. Улыбка, которая почему-то пробрала меня до дрожи.
Вспоминая то, чем в основном занимается этот выглядящий юным и нежным парень, мне в этом всем виделся совсем неправильный смысл.
– Для граней стекла, Лель, – твердо поправила его я.
– Да, – кивнул шут и, приоткрыв синие глаза, почти шепотом спросил: – Испугалась?
Пауза была почти ощутима. А потом я сделала еще один шаг вперед, отпихнув носком туфельки осколок хрусталя, и сказала:
– Да. Но я остаюсь.
В глазах шута появилось любопытство. Он положил подбородок на гриф и наблюдал за моим приближением.
– Остаешься… – эхом повторил он. – Я рад. Хотя я на это рассчитывал. Ты, Юля, отчаянная девушка. Отчаянно любопытная, отчаянно авантюрная… отчаянно верящая, что можешь что-то изменить.
– Меня привели в этот мир как раз для того, чтобы что-то менять. – Я лишь пожала плечами и замерла, остановившись в двух шагах от него.
– Ну… так-то оно так, – усмехнулся шут, с иронией глядя на меня.
Я внутренне немного расслабилась. Когда я пришла… его сгорбленная фигура, напряженные руки и первый взгляд полубезумных глаз с закаменевшего лица… напугали меня. А сейчас шут начал говорить и даже иронизировать. Добрый знак.
– Хочешь, я для тебя поиграю? – Шут выпрямился и огляделся. Смычок валялся неподалеку от него, почти у подола моего платья. – Подашь?
Я наклонилась и подняла смычок. Покрутила в руках и задумчиво ответила:
– Хочу ли? Зная, как тебе больно, когда ты это делаешь…
– А ты не знай, Юля. Забудь… – Шут протянул руку вперед, требовательно глядя на меня. – Есть еще один нюанс. Я ХОЧУ играть. А ты можешь или присутствовать, или уйти. Сегодня я даю тебе выбор.
– Какой именно? Что ты сегодня мне запрещаешь, уйти или остаться?
– Пока не знаю, милая. Пока не знаю. В этом и ужас твоего положения, не так ли? Никогда нельзя понять, какая идея в следующий миг взбредет в голову твоему ненормальному соседу.
– И в этом его прелесть, не так ли? – эхом повторила я его слова, немного перефразировав.
– Тогда слушай, – улыбнулся мне Лель и ласкающе провел ладонью по боку виолончели. – У нее есть имя, представляешь? Лилиш. Такое мягкое, сладкое и нежное имя для инструмента, который несет в себе лишь боль. Я играю на нем – и мне больно физически, я играю на нем – и мне больно морально. Меня выворачивает от этого, Юля… выжимает все соки, вытягивает все жилы. Это уже давно стало мазохизмом.
Пальцы скользнули по грифу, зажимая струны, и он коснулся инструмента смычком, извлекая мелодию.
Я сидела, обняв руками колени, слушала, внимательно смотрела на Леля и ощущала, как внутри меня все дрожит. От музыки, столь восхитительной, от того, с какой страстью он ее играл. Закрытые глаза, растрепавшиеся волосы и мелодия, до боли напоминающая Sky Is Over одной легендарной группы
[2].
Когда Лель закончил, он обнял виолончель, прижимая ее ближе к себе, и, словно на чужую, смотрел на свою руку. Подушечки пальцев покраснели от струн и, если учитывать особенности фениксов, надо полагать, зверски болели.
– В твоем мире есть поистине гениальные композиторы, – наконец негромко сказал шут. – Я в восхищении. Ей тоже нравилось…
– Ты про «Систему»? – хмыкнула я. – Да, они потрясающие. Мне кажется, что тебе очень понравилось бы в нашем мире. Во всяком случае, по музыке ты, очевидно, фанатеешь.
– Да, музыка у вас сумасшедшая, – очень светло улыбнулся Лельер. – Наверное, потому и нравится. Но в ваш мир мне не попасть, и с этим стоит смириться. Не для того меня из моего вытаскивали! Я уже нашел свое место в жизни… на чужбине, в департаменте дознания. Какая ирония, не так ли?
– Смотри на это с другой стороны, – посоветовала я. – У тебя и в этом мире есть то, чем ты очень дорожишь и чего с тобой не случилось бы.
– Чего со мной не случилось бы, Юль? – вдруг очень зло спросил Лельер, резко подаваясь вперед. – Я бы не попал в руки к безумной садистке? Меня бы не переломали морально в семнадцать лет? Я бы не стал таким же, как она, сумасшедшим маньяком, который может кинуться, как только у него в голове что-то щелкнет?!
Я вздрогнула, пораженная этой отповедью. Я впервые видела Лельера злым. По его волосам пробегали темные искры, в глазах закручивался вихрь силы, и в комнате словно похолодало.
Шут прерывисто выдохнул, осторожно положил виолончель на пол и прижал ладони к вискам.
– Прошу прощения, – бледно улыбнулся он, закрывая глаза. – Немного сорвался. Энергию давно не сбрасывал, и вот он результат…
Я, решившись, аккуратно встала и сделала первый шажок.
– Так, может, стоит вспомнить, что я твой реципиент?
– Реципиент… Ты помнишь, о чем я говорил? Видения, Юля.
– Мне не страшно, – отважно сказала я, глядя прямо в синие глаза.
Это стало последней каплей. Он вскочил, пинком отшвырнув табурет в противоположный угол, и двинулся ко мне.
– Эх, Юля, Юля. Глупая кошка. Хочешь помочь? Не думаешь о последствиях? Получай!
Он встал вплотную ко мне, положил пальцы на мою голову и, чуть сжав, выдохнул почти в губы:
– Наслаждайся всеми «прелестями» правды жизни, мой глупый, маленький, наивный котенок.
И я только охнула, проваливаясь в океан цветов, красок, звуков и… ощущений.
Мгла… Оказывается, она бывает очень разная.
Черная, как сажа, масляно-блестящая, как нефть, с белыми проблесками, когда перед глазами словно миллион черных мошек крутится, не позволяя разглядеть то, что перед тобой.
Было холодно, неудобно и привычно больно. Это ощущение стало постоянным спутником последние пару лет, менялась лишь его сила. Иногда так, словно кости ломали и руки из суставов выкручивали, иногда раздражающе слабо. Лишь мешая уснуть… или просто быть.
