– Белек… – раздался нежный голос над головой. – Ну же, Белек, приходи в себя, не разочаровывай меня.
Глаза открывать не хотелось до отвращения.
– Белек, – в ласковом голосе появились предупреждающие нотки. – Не разочаровывай меня, любимый.
Пришлось подчиниться. Впрочем, ничего нового… это уже стало почти привычкой.
По щеке скользнули холодные пальцы, и красивая сереброволосая девушка улыбнулась.
– Ну вот, а ты боялся.
На другом краю зала на каменном столе лежал обнаженный светловолосый парень, который смотрел на эльфийку влюбленным взглядом, а на Леля косился крайне ревниво. Глупец.
Снежно-белый наряд, подчеркивающий тонкую фигуру Серебряной Госпожи, стелился за ней по белоснежному полу едва заметной резьбой. Она неторопливо дошла до стены, взяла виолончель и направилась обратно к фениксу.
– Мой любимый мальчик.
Будущий шут удостоился нежного поцелуя в лоб.
– Сыграй для меня.
– Что ты хочешь? – равнодушно спросил блондин и наклонил голову.
Он все еще был светловолосый, а не седой, но в его гриве волос уже начали светиться первые серебряные нити.
– Мою любимую, мой мальчик, конечно же, мою любимую.
Он знал какую. Наизусть выучил… научился играть и смотреть на то, что она делает.
На том алтаре он тоже лежал и прекрасно знал, что сейчас последует, потому ревность распятого там мальчишки вызывала лишь грустную усмешку. Знал бы ты… знал бы в свое время я…
Музыка лилась по залу… стелилась белая ткань за красивой женщиной с серебряными кудрями… появлялись все новые порезы на теле мальчика с пшеничными волосами… кровь стекала по белой коже, наполняла желобки на столе, капала на пол… расползалась по залу, расчерчивая его алыми узорами.
Музыка становилась все громче… улыбка на лице обреченного глупца все шире… пальцы болели все сильнее от демоновых струн… смерти желалось все больше. Но не избавление, увы… и кто позволит так быстро умереть любимой игрушке?
Серебрянка развернулась, отшвырнула нож в сторону и разъяренно прошипела:
– Быстро… всегда так быстро!
– Ты торопишься, – безразлично сказал феникс, опуская руку со смычком. – Стоит лучше оценивать возможности своих возлюбленных.
Последнее слово далось с трудом. Он почти выплюнул его.
На красивых, чувственных губах Серебряной Госпожи появилась понимающая улыбка, и она неторопливо двинулась к нему. Белая ткань пропитывалась кровью, подол окрашивался в багровый, нарушая идеально симметричный рисунок на полу. Теперь зал превратился в кровавое побоище.
Но ОНА не любила, когда так… Серебрянка считала, что в эстетике отвратительного есть совершенство, и признавала только его.
– Не ревнуй, Белек. Все равно ты мой любимый мальчик.
Томный поцелуй, холодные женские руки на плечах и под рубашкой. Его пальцы путаются в серебряных кудрях, и он ловит себя на последней мысли:
Дорого бы отдал за то, чтобы посмотреть, как эти волосы пропитаются кровью. Ее кровью.
Я вынырнула из чужих воспоминаний, как из омута.
Без сил, с распахнутым в крике о помощи ртом и таким частым дыханием, словно только что марафон пробежала.
Я вцепилась в плечи прижимающего меня к себе Леля и лихорадочно пыталась отдышаться. Он гладил меня по голове, целовал в висок и извинялся, извинялся, извинялся.
– Прости, прости, моя девочка. Нельзя было, не стоило тебе это видеть. Прости, я разозлился… я всегда злюсь, когда я такой, но этого обычно не видно. Кажется, что я весел, пьян, вдохновлен, что угодно, кроме истинных эмоций. Нельзя было тебе это показывать…
– Я не понимаю, – тихо всхлипнула в ответ. – Я… я думала, что она держала тебя в плену, пытала и прочее. Я не понимаю, Лель!
– То, что ты застала, – последние месяцы моего пребывания у нее, – тихо проговорил шут. – И да, в плену. Она заперла меня в своем доме почти на два года. Я видел лишь книги, музыку и ее. Ну и недолго – ее жертв… Я был основной и самой любимой игрушкой, потому что убить меня было крайне сложно, и ей это нравилось. Пока однажды она не перегнула палку, выясняя границы дозволенного. Да, я сдох на том же алтаре. Но перед этим все же успел насладиться столь желанным зрелищем…
– Кровью в ее волосах.
– Ее кровью в ее волосах. Увы, она выжила. Как и я.
– Но ты ее любил! – почти выкрикнула я. – Любил! Ревновал… и… и вы…
– Да, и мы, – покладисто согласился Мастер. – А ты думала, меня только ножиком там разукрашивали? Нет, Юленька… она была спецом и в медленных пытках, и в развлечениях другого уклона тоже. Я теперь очень испорченный мальчик, и это ни черта не комплимент, и этим не получится гордиться.
– Ш-ш-ш, молчи. – Я вскинула руку, прижимая палец к его губам. – Тихо, мой хороший.
– Кажется, кому-то стоит выпить, – тихо усмехнулся Лель, подхватил меня на руки и вынес сначала из разгромленной комнаты, а после и из половины дома, отданной на откуп внутреннему безумию.
Спустя пятнадцать минут мы были в моей спальне. Я, Лель и коньяк.
Я сидела на кровати, опираясь спиной о стену, а Лель у моих ног, откинув голову на матрас. Его бокал стоял на полу рядом с бутылкой, я же свой цепко сжимала двумя руками и пила крепкий напиток маленькими глоточками.
– Белек? – наконец спросила я после долгой паузы.
– Ага, – лениво согласился Лельер. – Белек. Мое прозвище… такой же беззащитный, приятный на ощупь и с очень ценной шкурой. Был. Сдох.
– А теперь ты кто?
– А демоны меня знают, Юля, – тихо проговорил он, бездумно пялясь в потолок. – Я не знаю, так, может, они в курсе…
Это была необычная ночь. Мы пили… и говорили. Да, мы впервые говорили обо всем. О нем. О том, что происходило в доме Серебрянки, о том, что было с ним потом, как он медленно приходил в себя и учился жить заново. Или просто учился жить?
Второй раз учиться ходить всегда непросто… особенно после того, как тебя выдернуло из родного мира, ты нашел первую и самую сильную любовь, а она оказалась безумной садисткой.
Нет повести печальнее на свете…
Следующим утром меня никто не будил, но я по привычке проснулась сама. О произошедшем ночью ничего не напоминало – ни Лельера, ни бутылки, ни бокалов.
Голова немного болела, и я с тихим стоном протопала к дверям ванной комнаты. Надо приводить себя в порядок и поискать шута, что ли… Насколько я поняла, он нечасто так откровенничает, и совершенно неизвестно, как воспримет все это на трезвую голову. Остается надеяться, что в его безумную головушку не придет мысль: «Пусть она унесет эту тайну с собой в могилу!»
