– Что здесь за место такое? – спросил он почти шепотом. – Почему Джеральд Булл выбрал из всех именно это?
– Один из тех вопросов, которые я хотел задать вам, профессор, – сказал Бовуар.
– Salut, Жан Ги, – пробормотал Оливье, подойдя к столику с блокнотом и карандашом. – Bonjour, – сказал он профессору.
– Оливье, познакомься: это профессор Розенблатт. Он помогает нашему расследованию.
– Правда?
– Кажется, я говорил с вашим партнером Габри, – сказал Розенблатт. – Я снял номер в гостинице.
– Замечательно. Значит, будем еще встречаться.
Оливье ждал в надежде получить какую-нибудь информацию. Но услышал только заказ.
После трудной борьбы с самим собой Жан Ги заказал морские гребешки, приготовленные на открытом огне, и теплый грушевый салат. Он обещал Анни, что будет питаться с умом.
– Возможно, Джеральда Булла привели сюда кармические соображения, – сказал Розенблатт, когда ушел Оливье. – Инь и ян. Две половинки целого, – добавил он, увидев, как поморщился его собеседник.
– Да нет, я понимаю, что такое карма, но вы же не верите в такие вещи, правда?
– Вы считаете, что если я ученый, то у меня нет веры? – спросил Розенблатт. – Вы будете удивлены, узнав, сколько физиков верят в Бога.
– А вы?
– Я верю, что каждое действие встречает противодействие. А что иначе означает инь и ян? Рай и ад. Мирная деревенька, где хорошо думается, и страшная машина для убийства под боком.
– Куда же еще идти дьяволу, если не в рай? – заметил Бовуар.
– Куда же еще идти Богу, если не в ад? – парировал Розенблатт.
Пожилой человек поднял руки в старческих пятнах и изобразил с их помощью весы.
Равновесие.
– Merci, patron, – сказал Жан Ги, откинувшись назад, чтобы дать Оливье возможность поставить тарелку.
Гребешки были большие и сочные, зажаренные до золотистого цвета. Они лежали на зерновой подложке со свежими травами, жареными кедровыми орешками и козьим сыром рядом с теплым жареным яблоком. Жан Ги хотел было спросить о грушевом салате, но его отвлек клубный сэндвич с беконом и тонкими ломтиками картофеля фри, поставленный перед профессором.
«Он знает толк в еде», – подумал Бовуар.
– Позвольте мне выступить вашим искусителем? – сказал Розенблатт, пододвигая тарелку на миллиметр к Жану Ги.
– Non, merci, – сказал Жан Ги и взял картофельный ломтик.
Профессор улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.
– Кто они?
Бовуар проследил за недовольным взглядом Розенблатта и увидел в дверях Изабель Лакост рядом с Шоном Делормом и Мэри Фрейзер.
Мэри Фрейзер спросила у Лакост:
– Это он?
– Профессор Розенблатт, oui, – ответила Лакост. – Вас представить?
Сделав вид, что не расслышала взволнованного шепота ей в спину: «Non, merci», Изабель двинулась между столиков.
– Они идут сюда, – взволнованным шепотом сказал Розенблатт.
Бовуар не удивился бы, услышав от него выкрик «Бежим, прячемся!».
– Вот вы где! – воскликнула Изабель, словно увидела Бовуара случайно, а не по заранее согласованному между ними плану. – А мы тоже решили поесть. Кажется, вы незнакомы. Профессор Розенблатт, позвольте представить Мэри Фрейзер и Шона Делорма. Только что из Оттавы. Их тоже интересует наша находка.
Розенблатт снова с трудом поднялся на ноги, однако с меньшим энтузиазмом, чем при встрече с Рут Зардо. Он не то чтобы скривился при виде незнакомцев – он был слишком хорошо воспитан для этого, – но явно был недоволен.
– Мы незнакомы, но вроде бы переписывались, – сказал он.
– Да, – коротко подтвердил Делорм.
А Мэри Фрейзер вообще не сказала ни слова, хотя и пожала профессору руку. Как показалось Лакост, скорее по привычке, чем по желанию.
Лакост огляделась и заметила свободный столик вдали от Бовуара и профессора.
– Вон там, кажется, не занято, – сказала она, и агенты КСРБ бросились туда, чуть ли не перепрыгивая через другие столики.
Старший инспектор Лакост просила Оливье не говорить о том, что она по телефону зарезервировала этот столик.
– Они работают на КСРБ, – сказал профессор, поворачиваясь спиной к вновь прибывшим. – Но вам это наверняка известно. Я думаю, секретными агентами их можно назвать лишь с большой натяжкой.
– Тогда кто же они? – спросил Бовуар.
– Канцелярские служащие, – ответил Розенблатт.
– А откуда вы их знаете? И откуда они знают вас?
– Я несколько лет запрашивал у правительства информацию о Джеральде Булле и «Проекте „Вавилон“». Собирался написать о нем монографию к двадцатилетию его убийства. Эти двое работают в отделе, где хранится досье на доктора Булла, но они не пожелали выпустить информацию за стены их конторы.
– Почему?
– Хороший вопрос, инспектор.
Он повернул голову и заметил, как Мэри Фрейзер опустила глаза. Розенблатт снова посмотрел на Бовуара:
– Как они отреагировали на суперорудие?
– Удивились не меньше вашего, – ответил Бовуар.
– Так ли оно на самом деле?
– Джеральд Булл был блестящим ученым, – сказала Мэри Фрейзер. – Самый молодой доктор наук в Канаде – в двадцать два года. Представьте, в двадцать два. Он на несколько световых лет опережал остальных. Но какие-то дефекты у него имелись. Он не знал тормозов. Для него не существовало красной черты. А если вдруг она попадалась на его пути, он спешил ее пересечь.
Изабель Лакост слушала. Два агента КСРБ по очереди рассказывали свою историю. Теперь Лакост понимала, почему прислали именно их.
Мэри Фрейзер и Шон Делорм, вероятно, плохо разбирались в шпионском ремесле, но о Джеральде Булле они знали много. Перед ними поставили задачу собирать и хранить информацию об этом человеке. И сейчас они делились ею.
Если не всей, то по крайней мере какой-то частью.
– Доктор Булл работал на американское правительство, сотрудничал с Британией. Он участвовал в стратосферном исследовательском проекте, – заговорил Шон Делорм. Как заметила Лакост, они рассказывали, не пользуясь шпаргалками. – Некоторое время он работал в Университете Макгилла. А потом уехал в Брюссель, на вольные хлеба.
Делорм снял очки, протер их матерчатой салфеткой.
– И начался кошмар, – продолжил он, водружая очки на нос. – Джеральд Булл из ученого, конструктора превратился в торговца оружием.
– И Канада утратила влияние на него, – сказала старший инспектор Лакост.
– Если мы и имели на него какое-то влияние, то чисто иллюзорное, – возразила Мэри Фрейзер. – Мне кажется, никто не мог влиять на него, потому что он был неуправляемым.
