Гамаш знал, что там, где Джон Флеминг, кровь будет непременно.
– Жаль, что она сегодня не пришла. Очень милое собрание, – сказал он, оглядывая гостей. – Давненько не приглашали.
– Не было настроения развлекаться, – откликнулась Клара.
– А почему сегодня? – спросил Жан Ги.
– Сегодня я видела Лепажей, – ответила Клара. – Они такие печальные. И такие одинокие. Вот я и заскучала по нашим собраниям.
Гул разговоров в гостиной стал громче, гости образовывали группки, болтали. Изабель Лакост ходила между гостями с сырной тарелкой, предлагала попробовать. Но сыр на тарелке располагался не как обычно – на крекерах, а на ломтиках яблок. Клара, попробовав, сказала, что в таком сочетании вкус божественно великолепный.
– Я вернулась домой и решила, что хватит скорбеть. Пора жить дальше.
– Разве это вопрос выбора? – спросил Гамаш.
– В некотором роде, – ответила Клара. – Я немного расклеилась. Даже работать не могла. Вообще ничего. – Она махнула в сторону мастерской. – Но на фоне их горя мое вдруг стало казаться мне управляемым. И вот так, – она оглядела комнату, – я решила с ним управляться. С помощью друзей. Я позвонила Иви и пригласила их, но она сказала, что они не могут.
Иви Лепаж дала понять, что у них дела, и Клара подумала, что так оно, вероятно, и есть. Их делом стало горе, привязавшее обоих к дому.
В голосе Иви слышалась неуверенность, и Кларе показалось, что какая-то ее часть не возражает попытаться. Однако хватка скорби оказалась сильнее, утрата была слишком свежа, желание оставаться наедине с собой преодолевало все другие желания. А потом, было еще и чувство вины.
Клара знала, что это такое.
– Желание работать вернется, – сказал Арман. – Я это знаю.
– Правда? – спросила она, заглядывая ему в глаза – не лгут ли?
Он улыбнулся:
– Правда.
– Merci, – сказала Клара. – Рут мне помогает.
– Рут? – одновременно произнесли Жан Ги и Гамаш.
Никто из них не думал, что Клара одержима такой причудливой тягой к смерти.
– Ну, если откровенно, то в основном как поучительный пример.
Клара посмотрела на старую поэтессу, ведущую оживленный разговор с картиной на стене.
Поблизости от них Рейн-Мари с застывшей улыбкой слушала анекдоты из мира алгоритмов, которыми развлекал ее профессор Розенблатт.
– Пожалуй, пойду проверю, не нуждается ли мадам Гамаш в спасении, – сказал Жан Ги и направился к дивану.
Арман обратился к Кларе:
– Не то чтобы я был против, но я не могу понять, почему вы их пригласили.
Он посмотрел на Мэри Фрейзер и Шона Делорма, а затем на Розенблатта.
– Они здесь никого не знают, – ответила Клара. – Мне показалось, что они страдают от одиночества. Особенно профессор. Я подумала: пусть они почувствуют, что им рады. Мы все этого хотим.
– Верно. А тот факт, что у них есть сведения о суперорудии?
– Я об этом и не думала. Даже мысли такой не возникло. Но уж поскольку вы сами заговорили… Они-то будут молчать, а что вы можете нам рассказать?
– Нам?
– Мне. Валяйте.
Он улыбнулся:
– К сожалению, не могу сказать ничего такого, чего бы вы уже не знали.
– Но я не знаю ничего. Никто из нас не знает.
– Кто-то знает, Клара. Пушку собирали здесь, в двух шагах от Трех Сосен. И место выбрали не случайно.
– Вот именно. Почему? С какой целью? Она действует? Кто ее там собрал?
К сожалению, ни на один из ее вопросов у Гамаша не было ответа.
Освободившись от обязанности развлекать физика, Рейн-Мари Гамаш прошлась по комнате и оказалась возле Изабель Лакост, которая разговаривала с Мэри Фрейзер.
Трудно было найти человека, меньше походившего на агента секретной службы. Рейн-Мари подумала, что Мэри Фрейзер кажется очень умной, хотя и не очень проницательной. Тем не менее, пусть медленно и осторожно, делает обоснованные выводы, которые могли упустить или не пожелать увидеть другие.
Проведя всю жизнь в архивах и исследованиях, Рейн-Мари знала такую способность разума и восхищалась ею, хотя работа с людьми подобного рода нередко раздражала. Они были ужасно упрямыми. Сделав однажды какое-то заключение, они ни в коем случае не желали его пересматривать, ведь они так долго работали для того, чтобы получить то, что они получили.
– Многие люди в начале девяностых потратили массу времени на поиск чертежей, но так ничего и не нашли, – сообщила Мэри Фрейзер.
– И что это за люди? – спросила Изабель Лакост.
Мэри Фрейзер мельком взглянула на Рейн-Мари, и та не стала мешать беседе, поняв, что разговор не предназначен для ее ушей.
– Продавцы оружия, которые надеялись продать чертежи, – сказала Мэри Фрейзер, когда мадам Гамаш отошла достаточно далеко. – Или разведывательные агентства, желавшие их похоронить.
– Включая и КСРБ? – спросила Изабель Лакост.
– Да. Мы их искали, но безуспешно. Впоследствии большинство агентств прекратили поиски, решив, что чертежей суперорудия доктора Булла никогда не существовало и это одна из его фантазий, а если они и существовали, то устарели, ведь технология ушла далеко вперед. «Проект „Вавилон“» превратился в диковинку. Все потеряли к нему интерес.
– Кроме вас.
– И его. – Она показала на профессора Розенблатта, увлеченного разговором с Жаном Ги Бовуаром.
– Но теперь у нас появилось суперорудие, – сказала Лакост. – И как выясняется, все ошибались, а Джеральд Булл оказался прав. Чертежи снова обрели ценность. Верно?
– Вряд ли слово «ценность» здесь уместно, – сказала Мэри Фрейзер. – С обнаружением пушки они стали бесценны.
Голос ее прозвучал так торжественно, будто она хвасталась собственным достижением. В каком-то смысле это действительно можно было рассматривать как ее достижение. Находка реабилитировала ее и Делорма. Их работа оказывалась в центре внимания КСРБ. Из мелких клерков, обрабатывающих бесполезную информацию в подвале, они превращались в ценные источники. Бесценные в своем роде.
– Правительства готовы заплатить за чертежи хорошие деньги? – спросила Изабель.
– Не только правительства. Все, у кого есть деньги и мишени. – Мэри Фрейзер метнула взгляд в сторону профессора Розенблатта. – Вы не задумывались, почему он все еще здесь? Он ведь опознал пушку, сделал то, что вы просили. Считается, что он в отставке. Должен быть дома либо отдыхать во Флориде или еще где-нибудь.
– А вы что думаете по этому поводу?
– Я думаю, оружие массового поражения – странное хобби, – сказала Мэри Фрейзер. – Вы так не считаете?
