Десять минут спустя они опустились на колени перед телом Антуанетты Леметр.
Глава двадцать третья
– Я ее знаю, – сказала коронер Шарон Харрис. – Она возглавляла ноултонскую труппу, да?
Доктор Харрис и Изабель Лакост стояли на коленях перед телом Антуанетты, которая лежала на спине, уставив в потолок остекленевшие глаза. Удивленные глаза. Жан Ги присел на корточки с другой стороны.
– Oui, – подтвердила старший инспектор Лакост. – Да, Труппа Эстри.
– Они готовили пьесу Флеминга, – сказала доктор Харрис, ощупывая тело руками в резиновых перчатках. – Жители стали волноваться.
Произнося фамилию Флеминга, коронер поморщилась, словно ей в рот попал протухший кусок форели. Эта женщина работала с телами в разной степени разложения – что же могло вызвать у нее такое отвращение? Одно упоминание о Джоне Флеминге.
Лакост знала, что эта гримаса на лице коронера непроизвольная. Как при ударе о коленную чашечку. Поморщиться при упоминании имени Флеминга – здоровая человеческая реакция.
– Сильных повреждений я не вижу, – отметила коронер. – Не хочу смещать тело, пока не приедут ваши криминалисты, но, судя по тому, что я вижу, смерть наступила менее двенадцати часов назад и более шести.
– Между половиной десятого и половиной третьего, – прикинул Бовуар. – А причина смерти?
– Предварительно я бы сказала, вот это. – Коронер наклонилась к голове Антуанетты и показала на затылочную часть черепа, где фиолетовые волосы спеклись от крови и приобрели темно-красный цвет. – Похоже, удар был один и смертельный. Череп раздроблен. Вероятно, она даже не знала, что ее убило.
– А что это было? – спросила Лакост.
Они огляделись и быстро обнаружили пятна крови на углу камина.
Бовуар наклонился ближе:
– Кажется, это оно и есть.
Он выпрямился и отошел в сторону, чтобы коронер и Лакост могли разглядеть получше. Они посмотрели на угол камина, потом на Антуанетту. С остекленевшими глазами и удивленным выражением лица.
– Либо ее толкнули, либо она сама упала и разбила голову, – сказала Лакост.
Доктор Харрис и инспектор Бовуар согласно кивнули.
– Убийство, – сказала коронер. – Но возможно, не умышленное. Похоже, она зашла сюда и застала грабителя.
– Входная дверь вроде бы не взломана, – заметила Лакост, – но это ничего не значит.
Она часто бывала в этих краях, но не переставала удивляться, что люди здесь не запирают дверей. Ну разве что когда ложатся спать. А в остальное время любой может войти и выйти. Иногда люди оставались в живых. Иногда – нет.
Однако, поскольку дверь оставалась незапертой, напрашивался вывод, что Антуанетта Леметр еще не ложилась спать. И на ней была уличная одежда, а не домашняя.
– Вчера ее приглашали к Кларе Морроу на вечеринку, – вспомнил Бовуар. – Но она позвонила и сказала, что не сможет прийти.
Шарон Харрис подняла голову:
– Откуда вам это известно?
– Мы были на обеде у Клары.
– Вы ее знаете? – Доктор Харрис показала на тело.
– Не очень, – ответила Лакост. – Впрочем, знаю. В какое время Антуанетта звонила Кларе?
Бовуар задумался:
– Точно сказать не могу, но до начала трапезы. А за стол мы сели в половине восьмого.
– Клара не говорила, почему Антуанетта отказалась? – спросила Лакост.
– Нет. Правда, она предположила, что Антуанетта хотела побыть одна – переживала из-за истории с пьесой Флеминга. У ее партнера Брайана была назначена встреча в Монреале, – пояснил Бовуар доктору Харрис. – Что-то по его работе. Так что Антуанетта осталась одна.
– Наверное, это тот человек, что сейчас сидит в кухне, – сказала доктор Харрис. – Он ее и нашел.
Бовуар обратился к местному агенту, охранявшему дом:
– Это так?
– Да, сэр. Когда мы приехали, он был в соседнем доме, но мы попросили его перейти сюда. Он совершенно потрясен. Был ее conjoint
[47].
– И что он вам сказал? – спросила Лакост.
– Почти ничего, – ответил агент. – Он и на ногах-то еле стоял.
Оба снова посмотрели на мертвую женщину.
Антуанетту они едва знали. Бовуар несколько раз видел ее с Брайаном в бистро, а один раз – на обеде у Гамашей.
«Гамаши, – подумал он. – Нужно им сказать».
Когда полицейский знаком с жертвой, это одновременно упрощает и усложняет следствие. Он знает кое-что о привычках убитой, о ее личности. Но с другой стороны, он исходит из уже сложившихся, предвзятых впечатлений.
Жан Ги принялся перебирать свои впечатления об Антуанетте и пришел к выводу, что относился к ней без симпатии.
Она была ребячливой, кокетливой, и это раздражало его. Она не вела себя как женщина, которой перевалило за сорок. Злоупотребляла косметикой, красила волосы в фиолетовый цвет, носила одежду не по возрасту – слишком в обтяжку и короткую. Бывала упрямой и любила командовать.
Бовуар снова взглянул на кровь на ковре, на слипшиеся волосы.
Но главное возражение у него вызывала не ее внешность, а тот факт, что она решила поставить пьесу, написанную серийным убийцей. Он подумал, что у ее убийцы могла быть такая же претензия к ней.
– Никаких следов насилия не видно, – сказала доктор Харрис.
– Под ногтями что-нибудь есть? – спросила Лакост.
– Ни кожи, ни волос. Убийца, видимо, застал ее врасплох. То, что мы здесь видим, – доктор Харрис обвела рукой комнату, – не следствие борьбы.
Они посмотрели на опрокинутую мебель, ящики, выдернутые из комода, шкафчики, сброшенные на пол. Книги, разбросанные по полу. Некоторые даже лежали на теле Антуанетты.
– На что это похоже? – спросил Жан Ги у Лакост.
– Не на вандализм. Ничего не сломано. Нет следов аэрозольной краски, нет экскрементов. Я согласна с доктором Харрис: похоже, она застала тут грабителя.
– Какой отчаянный и целеустремленный грабитель, правда? – заметил Бовуар. – Большинство хватают телевизор и бросаются прочь. Ну вытащат ящик-другой в поисках денег.
Лакост подумала:
– Oui.
Что-то в этой версии не складывалось. Грабитель обычно делает свое дело, когда дома никого нет. Или когда хозяин спит. А тут свет оставался включенным. Тот, кто здесь побывал, знал, что хозяин дома и, скорее всего, не спит.
И весь царящий здесь кавардак был учинен после убийства. Преступник действовал невозмутимо, зная, что ему никто не помешает. А кто остается невозмутимым после совершенного убийства?
