Они видели профессора Розенблатта, в одиночестве сидящего за столом. Гамаш остановился, задумался. И понял, что время пришло.
– Холодно, – сказал он Жану Ги. – Неплохо бы согреться.
– Я думал о том же, patron.
Минуту спустя они стояли у столика профессора.
– Bonsoir, – сказал Арман.
– Привет, – ответил профессор, поднимая голову и улыбаясь.
Арман вытащил из кармана фотографию и положил ее на столик, потом медленно пододвинул к Майклу Розенблатту.
– Я бы хотел получить ответ на мой вопрос прямо сейчас, s’il vous plait. Был ли Джеральд Булл создателем суперорудия? Или его сконструировал кто-то другой? Более умный?
Он увидел, как улыбающиеся губы застыли. Смешливые морщинки исчезли. Улыбка сошла с лица профессора.
Глава двадцать седьмая
– Последний заказ, – объявил Оливье из-за стойки бара.
В бистро оставались еще два посетителя, молодые любовники на свидании, они держались за руки через стол и не вызывали у Гамаша беспокойства. Они явно находились в своем собственном мире. В мире, который, к счастью, не знал геноцида, ядерных боеголовок и пушек, спрятанных в глубине леса. Гамаш хотел быть уверенным, что два этих мира никогда не встретятся.
– Месье? – Гамаш кивнул, показывая на коньяк Розенблатта.
– Нет, пожалуй, нет.
Язык у пожилого ученого чуть заплетался, и теперь кровь мигом прихлынула к его лицу.
– Может быть, стакан воды, patron? – предложил Бовуар, и Оливье вернулся с графином и тремя стаканами.
– Я все думал, когда вы выясните, – сказал Розенблатт. – Наверное, нужно было сказать вам раньше.
– Oui, – ответил Гамаш. – Это было бы полезно и даже могло бы спасти человеческую жизнь.
– Вы о чем? – Профессор Розенблатт широко открыл глаза, потом прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
Гамаш подумал, что дело тут не только в воздействии алкоголя. Вид у профессора был никудышный.
– Вчера вечером убили женщину. Ее звали Антуанетта Леметр, – сказал Бовуар.
– Да, я слышал. Ужасно, – простонал Розенблатт. – Местные, кажется, думают, что это как-то связано с какой-то пьесой. Вероятно, пьеса очень плоха.
– Она была племянницей Гийома Кутюра, – сообщил Гамаш.
Майкл Розенблатт уставился на них так, словно его собеседники подернулись туманом.
– Гийом Кутюр, – повторил он. – Давно я не слышал этого имени.
– Как вы с ним познакомились? – спросил Бовуар.
Розенблатта удивил его вопрос. Он посмотрел на фотографию, потом на одного своего собеседника, на другого.
– Мы некоторое время работали вместе, недолго. С Джеральдом Буллом. В Университете Макгилла.
Они ждали продолжения. Молодая пара ушла, держась за руки, и Оливье начал убирать бистро.
А они продолжали ждать.
Розенблатт, казалось, впал в ступор.
– Откуда она у вас? – спросил он наконец, показывая на фотографию.
– Из университетского журнала Макгилла, фотографию поместили в некрологе доктора Кутюра, – сказал Бовуар.
Майкл Розенблатт кивнул:
– Я помню, что читал заметку и видел фотографию и еще думал: догадается ли кто-нибудь сложить это в единое целое. Не догадались.
– Что сложить? – спросил Гамаш.
– А может, и сложили, – произнес Розенблатт, то ли проигнорировав вопрос, то ли не расслышав его за собственными мыслями.
Было заметно, что он сосредоточивается, оживляется. Его голос звучал уже не так невнятно. Глаза смотрели острее.
Гамаш сомневался, что это хороший знак. Профессор придет в себя и включит защитные механизмы, а они у него надежные, испытанные целой жизнью недомолвок.
– Знаете, он был очень умным. Деятельным.
– Доктор Кутюр? – спросил Гамаш.
Розенблатт рассмеялся:
– Нет, не он. Джеральд Булл. Большинство ученых, они в некотором роде саванты. Что-то одно они знают великолепно, а во всем остальном – как дети. Но доктор Булл был другим. Он мог обескураживать, резкий, нетерпеливый. Но мог быть обаятельным и умным. Понимаете, он видел все насквозь. Замечал то, мимо чего проходили другие. Это полезный инструмент. Он устанавливал связи. Я имею в виду не социальные – хотя он и это умел, – а между событиями. Интеллектуальные связи. Он находил общее между вещами, казалось бы совсем разными.
– Как ученый? – спросил Гамаш.
Розенблатт хохотнул:
– Как ученый он ничего собой не представлял. – Немного подумав, он добавил: – Ну, не совсем чтобы ничего. Он защитил докторскую. То есть знания он имел. Но вы правильно сказали вчера: его гениальность распространялась лишь на умение общаться с людьми. Он мог любого уговорить на что угодно. И при этом не знал жалости.
– А кто создал суперпушку? – спросил Гамаш.
Розенблатт кивнул на фотографию:
– Вы уже знаете.
– Мне нужно, чтобы вы подтвердили мою версию.
Даже сейчас, когда его приперли к стенке и вывели на чистую воду, пожилой ученый пытался вывернуться, так силен был в нем инстинкт и привычка уходить от ответа.
– Возможно, чертежи уже найдены, – тихо сказал Гамаш.
– Ох, – произнес Розенблатт.
Этот непроизвольный звук был словно длинный хвост при выдохе.
Профессор кивнул несколько раз, ведя какой-то внутренний разговор. Дискутируя сам с собой. Подыскивая аргументы. Наконец он заговорил:
– Автор «Проекта „Вавилон“» – Гийом Кутюр. Я думаю, идея родилась в голове Булла, но ему требовался кто-то умнее, чем он сам, чтобы воплотить идею в жизнь. И тогда он нашел доктора Кутюра, который работал в техническом отделе Университета Макгилла. Кутюр стал главным разработчиком у Булла и его тайным партнером.
Начав говорить, профессор Розенблатт уже не мог остановиться. На Гамаша полился такой поток информации и конфиденциальных сведений, что он невольно насторожился. Он не знал, что это: правда, полуправда или стена лжи.
Впрочем, слова Розенблатта совпадали с выводами Гамаша. Правда, как-то уж слишком точно совпадали.
– Джеральд Булл практически совершил самоубийство, когда назвал себя единственным творцом суперорудия, – сказал профессор Розенблатт. – Его убили, чтобы остановить. А о Гийоме Кутюре никто не знал.
– Кроме вас, – заметил Бовуар.
– Нет, я тоже не знал. Мне все стало известно гораздо позднее. Я не мог себе представить, чтобы такую работу провел Джеральд Булл. Наконец я понял, что работу проделал кто-то другой. Умнее.
– Как вы думаете, доктор Кутюр мог сохранить у себя чертежи? – спросил Бовуар. – В конце концов, из-за них убили его босса.
