– Сегодня я пойду в театр, – промямлил Брайан. – Наверное, там я почувствую себя ближе к ней. Все лучше, чем целый день сидеть в гостинице. И если по правде, я ни с кем не хочу говорить.
– Давайте я вас отвезу, – сказал Арман, вставая. – Мне как раз в ту сторону.
У двери они нашли одежду.
– Наденьте-ка свитер, а я пока позвоню, – сказал Арман.
Он прошел в кабинет, плотно закрыл дверь и набрал тайный номер в Оттаве. Часы показывали половину девятого. Обменявшись кое с кем несколькими словами, он повесил трубку.
К полудню они будут знать больше о Мэри Фрейзер и Шоне Делорме.
Брайан ждал его у входной двери в любимом синем кашемировом свитере Армана.
– Боюсь, он великоват для вас, – сказал Гамаш, помогая Брайану закатать рукава.
– Вы тоже едете в Ноултон? – спросил Брайан.
– Нет, чуть дальше. Я могу высадить вас у театра, а потом забрать через пару часов, если вас устраивает.
Он не сказал, что собирается в Хайуотер. Чем меньше народа будет знать, тем лучше.
Отъезжая, Гамаш увидел профессора Розенблатта – тот сидел на скамейке, закутавшись от резкого ветра, и кидал хлеб птицам. Ветер срывал с деревьев осенние листья, которые вихрем кружились вокруг профессора вместе с возбужденными птицами, хватавшими кусочки хлеба, отчего возникало впечатление, что природа вокруг старого ученого взбесилась.
И опять Арман не мог понять, почему профессор все еще остается здесь, а не сидит дома перед камином, в тепле и безопасности.
Клара и Мирна подошли к скамейке и сели по обе стороны от профессора.
– Доброе утро, – сказала Клара. Ей пришлось почти кричать, иначе профессор не услышал бы ее за воющим ветром. – Как вы спали?
– Боюсь, что вчера вечером я выпил лишнего, – сказал он. – Я вышел сюда подышать свежим воздухом.
– Этого добра здесь хватает, – сказала Мирна, пытаясь убрать шарф с лица.
По другую сторону от профессора Клара боролась со своими волосами.
Розенблатт предложил им по кусочку черствого хлеба, чтобы побросать синичкам, сойкам и снегирям.
– Прожорливые, – заметил он. – Теперь я понимаю, откуда взялось это слово.
Ветер подхватывал кусочки хлеба, которые они бросали, кружил их по лугу вместе с листьями и птицами.
– Примите мое сочувствие в связи с потерей вашего друга, – сказал Розенблатт, глядя на неразбериху, возникающую вокруг кусочков хлеба.
– Ужасно, – кивнула Клара. – И еще хуже оттого, что никто нам ничего не говорит. Мы подумали, может, у вас есть хоть какие-то ответы.
– Я попытаюсь.
– Мы слышали, что смерть Антуанетты может быть связана со смертью Лорана, – сказала Мирна. – Это правда?
– Я думаю, полиция рассматривает такую гипотезу как вероятную, – ответил он.
– Но каким образом? – спросила Клара. – Это как-то связано с пушкой, да?
– Да. Но больше я вам не могу сказать. К сожалению.
– Не можете или не скажете? – спросила Клара.
– Вы дружите с месье Гамашем – почему не спросите у него?
Мирна улыбнулась:
– Потому что он нам не скажет.
– Значит, вы хотите накликать неприятности на мою голову, дамы? – произнес он с шутливой галантностью, но без малейшей слабины со своей стороны.
– Вам что-то известно, да? – сказала Мирна. – Когда Изабель Лакост сказала нам об Антуанетте, вы произнесли что-то. Цитату. Что-то о чудище, которое дождалось часа, и о Вифлееме.
– Жаль, что не могу поставить это себе в заслугу. Я просто прочел то, что ваша приятельница Рут записала у себя в блокноте.
– Значит, то была цитата? – осведомилась Мирна.
– Мне так кажется, – ответил Розенблатт. – Может, из Шекспира. Разве все цитаты не из Шекспира? Или из Библии.
– Для вас те слова имели какой-то смысл – вы не просто прочли, что написала Рут, но и произнесли вслух, – сказала Клара. – Видимо, вы соглашались с ними.
Майкл Розенблатт сжал губы и опустил голову, либо задумавшись, либо спасаясь от особенно сильного порыва ветра.
– Я не знаю, что тут конфиденциально, а что можно предать гласности.
Ветер сразу же унес его слова, но Клара и Мирна сидели достаточно близко и сумели их уловить.
Он разглядывал Клару, явно взвешивая какое-то решение.
– Около года назад я был на вашей персональной выставке в Музее современного искусства. Видел ваши портреты – они блестящие. Вы заново изобрели этот жанр, вдохнули в него новую жизнь. Придали глубину и какое-то радостное ощущение, которого нет у большинства современных работ.
– Спасибо, – сказала Клара.
– Вы наверняка знаете, что искусство имеет власть над людьми, – продолжил он. – Может, это слишком расширительное толкование, но искусство еще и оружие. В особенности в сочетании с таким мощным явлением, как война. Искусство использовалось для стимулирования разных чувств. Памятники отважным солдатам. Картины, изображающие героическую жертву. Но еще оно использовалось для того, чтобы нагнать страх на врага.
– Почему вы мне об этом говорите? – спросила Клара.
– Потому что вы отнеслись ко мне по-доброму, и я понимаю, как пребывание в неведении делает ужасную ситуацию еще хуже. Я не могу показать вам пушку. И говорить о ней не могу, и даже если бы сказал, от моих слов вряд ли была бы какая-то польза. Но есть какие-то вещи, которые могут вас заинтересовать. А то и помочь вам.
Он вытащил из кармана свой айфон и, поколдовав с экраном, протянул Кларе.
– Что это? – спросила она, глядя на фотографию.
– Гравировка. На лафете пушки.
Мирна встала и села по другую сторону от своей подруги, чтобы увидеть. Профессор Розенблатт провел пальцем по экрану, и появилась фотография, показывающая гравировку под другим ракурсом.
Обе женщины уставились на семиглавое чудовище, корчащееся и встающее на дыбы. На спине чудовища сидела женщина. Она казалась еще страшнее чудовища. Откинув назад волосы и выпрямив спину, она смотрела на Клару, Мирну и профессора Розенблатта. Но видела не их, а деревню у них за спиной и вихри вокруг них. Сама же оставалась спокойной среди бури. Уверенной.
Клара вздрогнула, почувствовав, что ей на голову упала холодная капля. Потом еще одна. Третья попала на экран, исказив лицо женщины, еще больше окарикатурив его.
– Вавилонская блудница, – сказала Мирна, и профессор Розенблатт кивнул.
Женщины переглянулись, а профессор забрал айфон и сунул его в карман, защищая от дождя. И от чужих глаз.
– Из Апокалипсиса, – уточнила Клара.
Обе они знали этот библейский сюжет. И его символику.
