Он предупреждал о катастрофе. Предумышленной и неминуемой. И полной.
– Нам нужно спрятаться под крышу, – сказал профессор Розенблатт.
Дождь усиливался, большие капли падали на дорогу и на людей, бегущих с луга, вобрав голову в плечи. Деревья раскачивались на ветру, и трое бегущих увидели Рейн-Мари и Анри, спешивших укрыться дома до начала потопа.
Они втроем вбежали в магазин Мирны, которая принесла полотенца, чтобы вытереться, пошевелила кочергой поленья в печке, разлила по кружкам горячий крепкий чай.
Дождь колотил по окнам, сотрясая их.
– Боже мой, – сказала Мирна, вытирая лицо. – Если эта картинка призвана устрашать, то она выполнила свое назначение. Неужели ужаса, который наводит эта треклятая пушка, недостаточно? Кому понадобился этот страх?
– Можно мне еще посмотреть? – спросила Клара, и профессор Розенблатт передал ей свой айфон.
Она уставилась на изображение. Увеличила его, уменьшила.
– А подписи не было? – спросила она.
– Никаких подсказок такого рода, – ответил профессор. – А что?
– Большинство художников тем или иным образом подписывают свои творения. Но какая-то надпись тут есть.
– Библейская цитата. На иврите.
– Та, что написала Рут и вы прочли вслух? – спросила Мирна.
– Нет, другая. О Вавилоне.
– Зачем на пушке изображение Вавилонской блудницы? – спросила Клара.
– Мы считаем, что это маркетинговый ход, чтобы привлечь покупателя.
– А кто покупатель? Сатана?
– Очень близко.
– Какое-нибудь чудище, дождавшееся часа, – сказала Клара, глядя на гравировку. – И ползущее в Вифлеем.
– И этот маршрут привел его прямо в Три Сосны, – заключила Мирна.
Глава двадцать девятая
Дворники на лобовом стекле машины Гамаша работали как бешеные, глухо постукивая в тщетных попытках расчистить полукруг видимости.
Они приехали в театр, и Брайан метнулся к двери. Арман ждал в машине, когда тот скроется внутри, но Брайан сунул руки в карманы куртки, потом вытащил их, поискал в других карманах. И посмотрел на Гамаша.
Арман выключил зажигание и выскочил из машины, наклонив голову против хлещущего дождя.
– У вас есть ключи? – прокричал он.
Брайан снова пошарил по карманам и покачал головой:
– Они у меня в куртке. А на мне – ваша.
Гамаш подергал ручку. Она щелкнула, и дверь открылась.
– Слава богу, – сказал он, проходя внутрь за Брайаном. – Разве дверь не должна быть заперта?
Он закрыл дверь, отгораживаясь от дождя.
– Иногда Антуанетта забывает ее запирать, – ответил Брайан, проводя рукой по мокрым волосам. – Я теперь разберусь. Вы можете ехать, если хотите.
– Пожалуй, я подожду, когда дождь закончится, – сказал Арман, чувствуя неловкость, потому что Брайан явно хотел остаться один. – Посижу в театре несколько минут.
Брайан подошел к щитку и включил сценическое освещение, но не свет в зале. Арман снял промокшую куртку и выбрал кресло в темноте в нескольких рядах от сцены. Брайан сел на диване на сцене. Он сложил руки на коленях, и на него снизошло спокойствие. Он выглядел как медитирующий человек: глаза закрыты, голова чуть откинута назад, выражение лица хоть и не безмятежное, но мирное.
Здесь находилось святилище Брайана, и Гамаш остро чувствовал, что он здесь чужой. Вуайерист, подглядывающий за интимным актом. Незваная публика на закрытом спектакле.
Он отвел глаза и огляделся вокруг.
Ему понадобилось какое-то время, чтобы понять, что он видит. Сначала возникло неясное ощущение, будто что-то изменилось. Не то чтобы стало неправильным или угрожающим, просто чуть-чуть изменилось.
Брайан ничего бы и не заметил. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, с закрытыми глазами. Но Гамаш почувствовал это, а потом и увидел.
На сцене появилось кое-что новое. Старая мебель оставалась на своих местах, но на полках стояло больше книг, а часть прежде пустых пространств заполнилась маленькими вещицами.
Арман наклонил голову, разглядывая их, хотя с такого расстояния это было затруднительно. Одна из вещиц особенно привлекла его внимание. Некоторое время он всматривался в нее, потом встал.
Подойдя к кулисе, он поднялся по лестничке на сцену, под свет прожекторов. Брайан, услышав его шаги, открыл глаза.
– Уходите? – спросил он с надеждой в голосе.
– Нет еще, – рассеянно ответил Арман, разглядывая содержимое книжного шкафа.
Он шагнул влево и, наклонившись, стал читать названия на корешках книг. Некоторые тома – старые, покрытые пылью – стояли здесь и раньше, их явно купили до кучи на каком-нибудь блошином рынке, а после использовали в качестве реквизита во многих постановках. Но были там и другие книги, включая (он подошел еще ближе, надел очки) такие, как «Классическая динамика частиц и систем», «Траектории при сверхзвуковой скорости» и «Прикладная физика, теория и конструирование».
Гамаш выпрямился и быстро обшарил глазами книжный шкаф, письменный стол, комод – все, что наполняло съемную комнату в пьесе Флеминга.
Потом его взгляд остановился. На краю письменного стола, за настольным прибором, он увидел маленькую фотографию в серебряной рамочке: улыбающийся мужчина и маленькая девочка с косичками, прижавшаяся к его колену.
Гамаш вытащил фотографию с тремя учеными и сравнил лица. И там и тут улыбающийся. И там и тут слегка растрепанный. И там и тут – Гийом Кутюр.
А девочка – почти наверняка Антуанетта Леметр, когда она еще была девочкой, а не женщиной-ребенком.
Гамаш вытащил сотовый и позвонил Изабель Лакост:
– Антуанетта перевезла вещи своего дядюшки в театр. Они здесь повсюду на сцене.
– А чертежей там нет? – сразу же спросила она. – А спускового механизма?
– Не знаю, я тут только что появился.
Подошел Брайан и встал рядом с Гамашем. Потянулся к фотографии в рамочке, но Гамаш остановил его руку.
– Мы сейчас приедем. Ничего не трогайте, – сказала Лакост.
Слова вырвались, прежде чем она успела понять, что сказала.
– Постараюсь, – ответил Гамаш, глядя на Брайана.
– Извините, patron, – сказала Лакост. – Конечно, вы ничего не будете трогать.
Повесив трубку, Гамаш попросил Брайана показать, какой реквизит находится здесь уже давно, а какой привезен недавно.
Брайан принялся неторопливо разглядывать вещи, потом, не прикасаясь, показал на настольный письменный прибор, фотографию, некоторые книги, всякое старье.
Закончив, он посмотрел на Гамаша:
