– Я хочу, чтобы они считали, будто мы, по выражению Мэри Фрейзер, введены в заблуждение. Я думаю, Хайуотер – это единственное, что они хотят сохранить в тайне.
Он показал на свой телефон с фотографиями еще одной пушки.
«Что бы ни случилось», – подумал он.
– Привет! Bonjour!
Они услышали голос, прежде чем увидели человека, хотя и так знали, кто это. Через миг из-за большой красной машины, отделявшей полицейский штаб от остального пространства старого вокзала, появился профессор Розенблатт. В помятом черном дождевике, со сложенным зонтом, с которого капала вода.
– Не помешал? – спросил он, стряхивая капли с зонта. – Я могу прийти и попозже.
– Нет-нет, – сказала Лакост. – Мы уже заканчивали. – Она встала и подошла к нему. – Чем могу вам помочь?
– Просьба такая банальная, что мне даже неловко. – Он и в самом деле выглядел смущенным. – Я хотел спросить, не позволите ли вы воспользоваться одним из ваших компьютеров? Мой айфон не принимает сигналов.
– Сигнал сюда не проходит, – сказал Бовуар, подходя к ним. – Это было бы хорошо, если бы не было так плохо.
Профессор рассмеялся, и вдруг его внимание привлекло изображение на компьютере Коэна.
– Это…
Коэн быстро встал перед монитором.
– Воспользуйтесь этим, профессор, – сказала Лакост, предлагая пожилому ученому пройти к столу в другом конце помещения. – Он подключен, но сейчас не используется. Хотите проверить свою почту?
Он бы рассмеялся снова, но весь его юмор улетучился при виде изображения на экране компьютера.
– Нет, мне почти никто не пишет. Я хотел найти кое-что. – Он обратился к Гамашу: – Возможно, вы знаете цитату, которая не дает мне покоя.
– Какие-нибудь малоизвестные стихи? – спросил Бовуар.
– Вообще-то, да, – ответил Розенблатт.
На лице Бовуара появилось тревожное выражение.
– Хотя я не думаю, что они такие уж малоизвестные. Просто не могу определить, откуда они. Думаю, из Библии. Или из Шекспира. Ваш друг Рут Зардо написала их у себя в блокноте, когда нам сообщили об убийстве той женщины.
– Может, это были стихи самой Рут? – спросила Лакост.
– Нет, вряд ли. Там говорится о звере, направляющемся в Иерусалим.
– Что-то знакомое, – сказал Гамаш.
– Ну, нам повезло, – пробормотал Жан Ги.
– Только не в Иерусалим, – сказал Гамаш.
– Вы правы. Там речь шла о Вифлееме, – поправился Розенблатт.
Гамаш и Розенблатт подтащили стулья к компьютеру, и если остальные искали информацию об убийствах и массовой резне, то они принялись искать стихи.
– Как идет поиск чертежей? – спросил Розенблатт, пока Гамаш набирал ключевые слова: «чудище», «Вифлеем».
– Пока что мы не далеко продвинулись, – ответил Гамаш, нажимая клавишу «ввод». – Нашли кое-какие вещи, принадлежавшие доктору Кутюру, но никаких чертежей и никакого спускового механизма.
– Жаль.
– Хотите взглянуть? – спросил Гамаш и принес коробку, пока компьютер подключался к Сети.
Профессор без особого интереса просмотрел вещи, но глаза его загорелись, когда он увидел «Manneken Pis». Он взял статуэтку и улыбнулся:
– Я купил такую для внука. На мою дочь она не произвела впечатления. Дэвид после этого полгода писал на людях, ничуть не стесняясь. Он мог бы стать чемпионом Канады по писанию.
Он взял в руки настольный письменный прибор. Вытащил авторучки, рассмотрел их, потом принялся копаться в коробке, нашел подставки для книг. Покрутил одну в руках, поставил на стол и взял другую. Лакост и Бовуар подошли к старому ученому и стали наблюдать, как он перебирает вещи.
– Что вы… – начала Лакост, но замолчала, не решаясь отвлекать его.
Они смотрели, как профессор берет одну вещь за другой, и вдруг услышали тихий щелчок. Розенблатт нахмурился, взял две авторучки и вставил их в отверстия на подставке для книг.
Несколько мгновений он изучал конструкцию, потом поднял ее, как умный ребенок, соорудивший что-то и хвастающийся перед мамочкой.
– Это не… – начала Лакост, забирая у него конструкцию.
– Спусковой механизм? Да, я так думаю, – сказал профессор, удивленный не меньше, чем другие. – Гениально.
Гамаш присмотрелся к конструкции в руках Лакост. Теперь она ничем не напоминала настольный письменный прибор и подставки для книг. И точно так же настольный прибор и подставки для книг ничем не походили на спусковой механизм.
– Как вы догадались? – спросил Бовуар, отобрал конструкцию у Лакост и принялся крутить ее в руках, изучать.
– Я не догадался – просто попробовал. Необходимое условие для того, чтобы стать физиком. Хорошее пространственное воображение. Но навели меня на эту мысль, конечно, авторучки.
– Авторучки? – переспросил Бовуар.
– Они же не работают. У них нет перышек. Они не могут писать.
Лакост и Бовуар переглянулись и посмотрели на Гамаша, который разглядывал спусковой механизм в руках Бовуара. Потом он опустил глаза на экран компьютера – там появилось стихотворение.
В его поле зрения одновременно находились спусковой механизм, картинки массовой бойни в Сонгми, пьеса Джона Флеминга на столе Бовуара и слова на экране компьютера.
И что за чудище, дождавшись часа,
Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?
Глава тридцать первая
– Часы тикают, – тихо сказал Гамаш, когда они с Розенблаттом расположились за столиком в глубине бистро. – Верно?
Вокруг них молодые официанты готовили столики к обеденному наплыву клиентов. За окном ветер и дождь тасовали опавшие листья, а два бурундучка сидели на задних лапках, готовые броситься наутек.
«Может быть, они тоже слышат? – подумал Гамаш. – В ветре».
Тик-тик-тик – тикающее, убегающее время.
– Да, – сказал старый ученый. Он поднял руку, подзывая официанта. – Chocolad chaud, s’il vous plaît
[62].
– А не хотите хорошего теплого яблочного сидра? – спросил Оливье. – Рекомендую.
– Я не откажусь, patron, – ответил Гамаш.
– И мне тоже порцию. Безалкогольного. Я все еще не могу прийти в себя после вчерашнего вечера, – сказал Розенблатт, когда Оливье ушел. – Знаете, я вчера заказал горячий шоколад, а мне принесли яблочный сидр.
Профессор протянул руки к огню и потер ладони, словно тепло было жидким.
– Это был настоящий фокус, – сказал Гамаш, когда принесли сидр. Он помешал напиток коричной палочкой, запах яблок и корицы смешался с терпким запахом древесного дымка. – Я про обнаружение спускового механизма.
