– Я не могу сказать тебе ничего такого, чего бы ты уже не знал, Жан Ги. Джон Флеминг за семь лет убил семь человек. Выбирал по возрасту с разницей в десять лет. Начал с женщины за двадцать, за ней последовал мужчина за тридцать и так далее. Поймать его было очень трудно, поскольку убийства казались совершенно несвязанными и совершались с промежутком в один год.
Бовуар обратил внимание, что шеф не назвал ни одной жертвы моложе двадцати, хотя были и такие.
– Их тела нашли только после его ареста, – сказал Гамаш.
– Это не все, patron. Что еще? – прошептал Бовуар. – Скажите мне.
Он видел, что его тесть хочет поделиться.
– Это имеет отношение к тому, что Флеминг делал с ними, да?
– Семеро, – сказал Гамаш. – Он убил семерых. Но в то время я не понимал смысл этого. Никто не понимал. Теперь я знаю.
– Что? Что вы знаете?
– «На реках Вавилонских мы сидели и плакали». Вавилон, Жан Ги. Вавилонская блудница.
– Oui? – сказал Жан Ги.
Но он уже понял, что Гамаш сделал шаг назад, закрыл дверь. Каким-то образом Жан Ги упустил суть.
– Джон Флеминг совершал свои преступления в Нью-Брансуике, – сказал Гамаш деловым тоном. – И его привезли в Квебек. Считалось, что здесь суд над ним будет справедливее. После суда его отправили в ЗООП, где он с тех пор и находится.
Гамаш крепче сжал салфетку.
Бовуар встал и кивнул:
– Я бы хотел поехать с вами завтра.
– Спасибо, mon vieux, но будет лучше, если я поеду один.
– Конечно, – сказал Жан Ги.
На следующее утро Жан Ги Бовуар ждал у машины с двумя кружками кофе с молоком и двумя шоколадными булочками.
– Пусть мы и едем в Мордор, но это не значит, что по пути мы не можем получать удовольствие, – сказал он, открывая Арману пассажирскую дверь.
Гамаш остановился на дорожке, поправил сумку на плече и посмотрел на Рейн-Мари:
– Ты знала об этом?
– Что Жан Ги собирается ехать с тобой? – уточнила она. – Нет, я потрясена не меньше тебя.
Впрочем, по ней было видно, что она ничуть не удивлена.
– Я ошибалась, Арман. – Она взяла его руку и несколько секунд разглядывала ее, трогая обручальное кольцо. – Когда ты сказал, что существует связь между Флемингом и доктором Буллом, я отмахнулась. Извини. Нужно было довериться тебе.
– Никогда нельзя верить вслепую, ma belle, – сказал он. – Ты была права, сомневаясь. Моя гипотеза вполне могла показаться бредом. Как ты могла догадаться о моем блестящем прозрении?
Она рассмеялась и покачала головой:
– Ты всегда прав, судя по прошлым выводам.
Арман посмотрел на поглядывающего на них Бовуара.
– Я, пожалуй, пойду, а то он слопает все булочки.
– Кстати, несколько минут назад у него были два круассана, – сказала она. – Так что лучше поспеши.
– Могу я тебя отговорить? – спросил Гамаш Бовуара, подходя к машине.
– Попробуйте в дороге.
– Ладно, Фродо. Но помни, это была твоя идея.
Бовуар выехал из Трех Сосен, придумав себе игру, что он Фродо, а Гамаш – Гэндальф, а не Сэмуайз
[65].
– Вы думаете, Ал Лепаж знал о пушке? – спросил Бовуар, когда они проехали несколько миль.
– Не знаю. Я и себе задавал тот же вопрос. Мне кажется, нежелательно приглашать чужого человека к пушке, чтобы он выгравировал рисунок. Джеральд Булл предпринял столько мер предосторожности, неужели он после этого стал бы приглашать к пушке постороннего человека?
– Агент Коэн поинтересовался в Интернете. Есть особая технология, с помощью которой рисунок можно перевести на металл. Возможно, Ал говорит правду.
– Мм, – промычал в ответ Гамаш, не найдя других слов.
Утро стояло яркое, и солнце било им прямо в лицо. Жан Ги надел солнцезащитные очки, а Гамаш предпочел опустить козырек.
– Я дочитал пьесу, – сказал Бовуар, глядя в зеркало заднего вида на сумку, лежащую на заднем сиденье.
– И?..
– Если забыть о том, кто автор, вещь удивительная. Меня увлекли герои и сюжет. Пансион, домовладелица, обитатели. Их жизни. И я смеялся – есть такие смешные места, намочить штаны можно. А потом я возненавидел себя.
– Почему.
– Потому что ее написал Джон Флеминг, – сказал Бовуар. – А когда я смеялся, в глубине души возникал вопрос: может быть, он не так уж и плох? Может быть, он изменился?
Он скосил глаза на Гамаша и увидел, как тот кивает.
– И вы тоже? – спросил Бовуар.
Кивки прекратились.
– Нет. Но ведь я знаю о нем больше, чем ты.
– Тогда почему вы кивали?
– Потому что Флеминг именно это и делает, именно этого он и хочет. Он пытается вырваться из своей камеры через мозги читателей. Есть одна причина, по которой я хотел сегодня поехать один.
– Потому что у вас иммунитет, patron?
– Нет, я так же уязвим, как и ты, но тогда, по крайней мере, Флеминг оставался бы в голове лишь одного из нас. Ведь что касается меня, то он уже там. Ущерб уже нанесен.
– Но чтобы ущерб не стал еще больше, с вами еду я, – сказал Бовуар.
После двух часов езды они увидели тюремные стены, которые поднимались к небесам посреди бесплодного участка. Лес здесь вырубили, землю выровняли. И потенциальный беглец был бы пойман до того, как он успел бы добраться до обжитых мест.
Но оттуда никто ни разу не сумел сбежать. Вырваться из тюрьмы никто не мог без помощи снаружи, а снаружи не находилось ни одного человека, желавшего возвращения кого-нибудь из этих людей.
Если в мире и существовали зомби, то они обитали за этими стенами. Люди, которых в другие времена казнили бы за их преступления. Серийные убийцы, психопаты, невменяемые – все они поселились там. Их жизнь лишь условно могла считаться жизнью, они здесь просто ждали смерти. И по иронии судьбы многие из них ждали старухи с косой очень-очень долго.
Бовуар припарковал машину, они посидели несколько мгновений, созерцая мрачные стены, сторожевые вышки и единственную крохотную дверь, похожую на нору.
– Адам Коэн работал здесь? – спросил Бовуар.
– Да. Здесь мы с ним и познакомились.
Жан Ги не очень симпатизировал агенту Коэну, но знал, что старшему инспектору Гамашу понравился этот молодой парень. И теперь Бовуар понял почему. Любой человек, работавший здесь и не потерявший человеческих качеств, не говоря уже о некоторой наивности, свойственной Коэну, заслуживал уважения.
