– По-моему, – продолжила Люська, – я тебя ни в чем не обманула.
– Эх вы! Игры вам все… – безнадежно махнул рукой Изотов и пошел обратно на физику.
Глава 6
Счастливый день посреди неприятностей
Люська шла по коридору и думала о том, что наверняка уже приехал папа, что надо срочно ему обо всем рассказать. Уж он-то сообразит, что делать. Чей-то голос вывел ее из задумчивости:
– Люсь, звонок был?
– Был, – машинально отреагировала Люська и, увидев перед собой Каретникова, уточнила: – Минут пять назад. Опаздываешь.
– Проспал сегодня, – весело сообщил Артем, но, заметив неестественную бледность Караваевой, участливо спросил: —А ты чего такая… опрокинутая?
– Страшно мне, – процедила сквозь стиснутые зубы Люська.
– Что же случилось, золотая?
– Тебе правда интересно или ты из вежливости спрашиваешь?
– Сам не знаю, – не стал врать Артем. – Мы вроде как не чужие: судьба и все такое, в театр собираемся… Или уже нет?
– У вас какой урок? – вопросом на вопрос ответила Люська.
– География вроде…
– Вот и топай на свою географию.
Артем был так весел и беззаботен, что Люська на него за это разозлилась и пошла к выходу. Каретников задержал ее за свитер. Люська оглянулась. Лицо Артема было серьезным.
– Люсь, подожди. Я вижу, у тебя действительно что-то случилось. География без меня прекрасно обойдется, как и я без нее. Пойдем, ты мне все расскажешь.
– Куда?
– В одно место. Никто не найдет.
Они спустились на второй этаж, и Артем провел ее через мальчишескую раздевалку спортивного зала в маленькое пыльное помещение, заполненное сломанным спортивным инвентарем, старыми щитами, разлохматившимися канатами и лопнувшими матами.
Выслушав Люську, Артем спросил:
– Что это за Зинаида такая?
– Понимаешь, дед на старости лет увлекся лепкой из глины. У нас на даче карьеры, а там глина хорошая. Для лепки – в самый раз. Сначала дед лепил всякие игрушки: петушков, птичек-свистулек, похожих на дымковских. А потом у них, ну… у ветеранов был культпоход на «Лебединое озеро». После этого культпохода дедушка и перешел на балерин в разных позах. Печку на даче сложил, сам обжигал фигурки, раскрашивал.
– Здорово получалось?
– Поначалу страшные были, как из фильмов ужасов, – Люська рассмеялась, – но дед не сдавался. Лепил все новых и новых. Лучше стали получаться. Не страшные уже, но зато смешные. Одетту с Одиллией слепит, а получаются тетя Мотя с тетей Фросей в балетных пачках. Мы так их и звали: Матреной, Ефросиньей. Есть у нас даже Евлампия, – Люська опять рассмеялась. – А на самом деле дед задумывал эту Евлампию как Гаянэ из балета Хачатуряна.
– А Зинаида?
– Зинка самая красивая получилась. Я ее с дачи домой привезла летом. Уже когда дедушка умер… неожиданно так… скоропостижно… А ведь не болел…
– Может, Филя прав: в Зинаиде все и дело, раз красивая?
– Это она по сравнению с Евлампией красивая, а так… Ты бы видел! – Люська вскинула глаза на Каретникова и, смущаясь, спросила: – Хочешь на них посмотреть?
– На кого?
– На дедовых балерин?
– А можно?
– Можно. Поехали к нам на дачу! Если, конечно, тебе не слишком дороги всякие там математики с физиками…
– А что, давно я школу не косил. Давай рванем! Денек сегодня подходящий, солнечный. Далеко ехать?
– Нет, на Заречную. Пара остановок на электричке.
– Едем! – Артем подхватил свою школьную сумку и рюкзачок Караваевой.
В электричке за город народу ехало мало: время рабочее, дачный и грибной сезоны давно закончились. И все же Люська с Артемом, чтобы им никто не мешал, сели на сиденье в начале вагона спиной к салону и продолжили обсуждать возникшие проблемы.
– Люсь, а как родители относились к дедовым балеринам? – спросил Артем.
– Папе они не нравились. Он их, по-моему, даже стыдился. А мама – снисходительно. Однажды она даже заметила, что среди работ примитивистов наша Зинка была бы не последней.
– Примитивистов? А кто они такие?
– Не знаешь? Я тоже не знала. Мама объяснила, что есть такое направление в искусстве – примитивизм.
– Судя по названию, это что-то предельно простое, несовершенное. Как такое может быть искусством?
– Видишь ли, примитивисты специально стилизуют свои работы под детские или выполненные неопытной рукой.
– Зачем?
– Точно не знаю. Мама долго объясняла, и я поняла так: примитивисты умеют смотреть на мир глазами детей и быть такими же непосредственными и естественными, как они. Могут отбросить все условности и не ограничивать свободу своего творчества ничем, даже законами перспективы.
– Это как?
– Ну… ты же знаешь, что предметы, которые удалены от зрителя, надо изображать более маленькими, чем расположенные на переднем плане. А примитивисты могут изобразить их одинаковыми или пририсовать, например, стулу ножку, которая по законам этой самой перспективы не должна быть видна.
– А-а, вспомнил! Нам на истории мировой культуры рассказывали про грузинского художника. Как его? Пира… Парасма… Ну как же?
– Пиросмани.
– Точно! И ты хочешь сказать, что он сознательно косил под ребенка?
– Нет, конечно. Он иначе не умел. Самоучка. Но от этого его работы не делаются хуже. Так и мой дедушка. Он нигде не учился лепке, поэтому его балерины такие смешные и трогательные. Знаешь, мама дедушку всегда называла большим ребенком и очень его любила. Мне кажется, даже больше любила, чем его собственный сын, то есть мой папа, – Люська посмотрела в окно и поморгала глазами, чтобы скрыть подступившие слезы. – Я его тоже очень любила. Он был моим лучшим другом, и теперь без него мне очень одиноко…
Они немного помолчали, потом Артем взял Люськину руку в свою, легонько сжал и сказал:
– Теперь ты не будешь одинокой.
Люська боялась пошевелиться. Вдруг Артем раздумает с ней дружить, отдернет руку, и тогда… тогда она навсегда останется самой одинокой на свете. Но Каретников руки не убирал. Они так и доехали до платформы Заречная и вышли из вагона – рука об руку.
День действительно выдался солнечный, яркий и необычно теплый для ноября. Кроме дачного поселка, за железнодорожным полотном никакого другого жилья не было, поэтому с электрички сошли всего несколько человек: Люська с Артемом, толстая тетка с сумкой на ручной тележке и молодая семья с орущим на невероятно высокой ноте ребенком лет трех. Люська с Артемом постояли немного на платформе, подождали, пока все пройдут, и, так и не разнимая рук, пошли по дороге к дачам.
