Первый зам. завотделом пропаганды Яковлев происходил из ярославского села, жену имел русскую, но целиком поставил на линию "разрядки" (возможно, тут помогло его долгое пребывание в США в качестве стажера). Соседом Яковлева по даче был Цуканов, что облегчало дело.
Конечно, никаких глубоких идей у Яковлева не имелось, но как острый карьерист он почуял, чего хотелось бы брежневскому руководству, а как смелый человек не побоялся рискнуть. Он повел атаку на молодогвардейцев по всему фронту, используя для этого весь громоздкий идеологический аппарат. Недостатка в разоблачениях не было, но брань стала уже привычной, ее перестали бояться. Сами молодогвардейцы не стеснялись ее вовсе, огрызались и наступали, создавая тем самым в Советском Союзе опасный пример. Надо было снимать и наказывать, это ясно, но как? Как сделать это под руководством вялых бюрократов, страшившихся малейших потрясений? Нужно было "решение" по поводу "МГ". Яковлев долго интриговал, но пробиться сквозь бюрократическую трясину не сумел. Играть, так играть, и он решил состряпать партийное решение сам. Советники и помощники охотно подтолкнули его под локоток (дурака не жалко), и вот в ноябре 72-го появилась громадная статья Яковлева "Против антиисторизма".
Вся убогость брежневской внутриполитической линии потрясающе точно выражена в этом кратком заголовке! Во-первых, выступление ведущего идеолога направлено не на утверждение неких партийных истин, а "против" чего-то, — партия, стало быть, идет по чьим-то следам? Во-вторых, что это за обвинение — "антиисторизм"? В марксистском лексиконе накопилось множество жутких политических ярлыков, но о таком не слыхивали. Наконец, просто смешна словесная убогость заголовка: если латинское "анти" перевести на русский язык, то получится: "Против противоисторизма". Воистину невысок был уровень бреж-невско-сусловских присных, и даже предприимчивый Яковлев не смог его приподнять. Даже при молчаливой поддержке Андропова.
Уже по выходе статьи стало ясно, что бедный замзав вдребезги проигрался. В рядах "МГ" струсили только самые уж трусливые.
Грозная по "формулировкам" статья оказалась напечатанной в ведомственной газете и подписана каким-то "доктором наук", а не партийным титулом. На неловкого авантюриста обрушились все: и сторонники молодогвардейцев, и разбитые сталинисты, и старые писатели вроде Шолохова, и профессора соцреализма, и, наконец, был дан повод партийным ортодоксам: как, учить партию через "Литгазету"? от имени партии выступать не члену ЦК?
Дальнейшее нетрудно было предугадать, но тут следует сделать неожиданную для многих оговорку. В памяти российского народа Брежнев остался как косноязычный идиот; так он и выглядел в последние годы, но эта оценка политически совсем неверна.
Брежнев был хитер и осмотрителен, очень осторожен, он действительно отличался миролюбием, то есть неприязнью к резким и крутым мерам. Его личное влияние на политику страны в 70-е годы нельзя недооценивать. Перебор Яковлева для осторожной и оппортунистической линии Брежнева был слишком уж вызывающим: если всякий замзав, даже и дружный с помощниками, начнет так действовать, то… Не надо забывать, что Брежнев образца 72-го года не успел еще превратиться в живой труп, как десять лет спустя.
Статья не понравилась осторожному Брежневу: "Этот м… хочет поссорить нас с русской интеллигенцией", — сказал он в раздражении. Итак, Яковлева срочно и унизительно сослали в провинциальную Канаду.
Разумеется, Андропов за всеми этими событиями внимательно следил. Он понял, что Яковлев поспешил и перебрал, но статью его запомнил, как и самого автора. Как мы увидим, он вспомнит о том в свое время… Однако глубинная неприязнь всей исторической России у Андропова не ослабевала никогда и при всех обстоятельствах.
Ныне хорошо известно, как в Свердловске-Екатеринбурге взорвали "дом Ипатьева", последнее прибежище семьи Николая II, тут в подвале были застрелены одиннадцать человек, включая двух женщин, четырех девушек и больного подростка. Теперь известны подробности.
26 июня 1975 года Андропов доложил в ЦК: "Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города.
Представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому партии решить вопрос относительно особняка в порядке плановой реконструкции города".
"Вопрос решили", направив соответствующее распоряжение в Свердловск. Тут уж и нам не удержаться от подробностей! Тогдашний первый секретарь обкома Я. Рябов не спешил выполнить указание, ссылаясь на мнение Общества охраны памятников, а вот сменивший его в ноябре 1976-го Б. Ельцин, выслуживаясь, поспешил несчастный тот памятник снести. Потом жаловался, что на него, мол, давила Москва. Врал, как всегда ("лягу на рельсы".). Итак, нынешний российский народ обязан именно Юрию Владимировичу и Борису Николаевичу этим варварством.
А ведь до сих пор не перевелись на Руси простодушные граждане, которые числят Андропова тайным "либералом" и "реформатором".
Даже такому баловню судьбы, как художник Илья Глазунов, Андропов относился очень настороженно — именно за его явно прорусские настроения. Как бы то ни было, но в 1976 году составил специальную докладную записку по поводу деятельности художника Глазунова. В целом Андропов не хотел изолировать скандально известного живописца от общества, однако характеристику ему выдал не самую лучшую: "Глазунов — человек без достаточно четкой политической позиции, есть, 6езус7Ювно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Было бы целесообразно привлечь его к какому-то общественному делу, в частности к созданию в Москве музея русской мебели".
Однако Андропов был хитер и коварен, по своему характеру он замечательно подходил, словно был создан для должности шефа тайной политической полиции. Выразительное свидетельство тому содержится в сцене, описанной в воспоминаниях Ильи Глазунова, лишь недавно опубликованных: "Мне однажды посоветовали: "Позвони Андропову" (он был тогда председателем КГБ). "А чем он может помочь? — удивился я. "Всем, если захочет", — ответил мой приятель.
После первого же звонка мне была назначена аудиенция на Лубянке. Я готовился к волевой схватке с глазами. Но он, разглядывая меня спокойно сквозь стекла очков, сказал: "Что, опять какую-нибудь "Мистерию" хотите выставить? Плохо, если любовь к Родине перерастает в национализм и антисоветизм". Его красноватое лицо было невозмутимо, и он хотел быть доброжелательным. Стараясь быть тоже невозмутимым, я ответил: "Все мое творчество — это и есть любовь к Родине, а патриотизм, по моему убеждению, не имеет ничего общего с национализмом". "Высокопарно, но справедливо", — сказал Андропов и стал кому-то звонить. Запомнились его слова: "Да, согласен, не надо нам плодить диссидентов и недовольных". И моя выставка в Манеже была открыта". (Глазунов И. Россия распятая, Кн. 1. М., 2006. С. 43–44).
Антирусские настроения Андропова, при всей его скрытности и осторожности действий, не были тайной, особенно в столичных кругах, куда более информированных, чем вся остальная огромная страна. Однако сравнительно недавно появилось интересное свидетельство из самой глубины российской провинции. В мемуарах уже упомянутого В. Казначеева, партийного работника со Ставрополья, дается любопытный разбор этой стороны андроповской политики. Воспоминания эти интересны особенно потому, что они — из провинции.
