Что Архимед был первоучителем современной науки – это доказанная истина. От Леонардо до Галилея его читали, переводили и объясняли все те, которые справедливо считаются людьми, применявшими истинный метод и положившими основание науки. Во время Леонардо сочинения Архимеда еще не были напечатаны, а рукописные экземпляры были редкостью. Он записывает имена лиц, обладавших ими, и друзей, могущих доставить ему возможность получить их. «Borges доставит тебе Архимеда от падуанского епископа, а Вителлоцо из Borgo a san Sepodero (родины Фра Луки Пачиоли)… Архимед decentro gravitates… сочинения Архимеда имеются у брата кардинала di santa Giusta… Он рассказывает, что подарил их своему брату, живущему в Сардинии; они первоначально находились в библиотеке Урбинского, но были украдены в эпоху герцога Валентинуаского (Цезаря Борджиа)». Он мимоходом ссылается на De ponderibus Неморариу – одно из тех сочинений, которые в Средние века продолжали традицию греческой науки. Но особенное значение имеет то, что его этюды о рычаге, центре тяжести и гидростатике представляют разъяснение и развитие сочинений великого Архимеда.
Его несравненный гений не очень располагал его удивляться гениальности других людей. Он видит наставника в отдаленном свете легенды. Он ему приписывал – не знаю, на каком основании, – изобретение громовержца, род паровой пушки. Он говорит, что читал в испанской истории – след которой невозможно найти, – будто Архимед помогал королю Эклидериду в войне против англичан и при этом случае изобрел удивительную морскую машину, которую он описывает. Он приписывает римлянам свое собственное отношение к великому ученому: «Хотя во время осады Серакуз Архимед причинил римлянам громадный вред, но эти самые римляне готовы были воздать ему величайшие почести. После взятия города разыскивали очень тщательно этого Архимеда, и когда нашли его мертвым, то среди сената и римского народа поднялся большой вопль, чем если бы погибла вся их армия. Его похоронили с почестями и, по предложению Марка Марцелла, воздвигли ему статую»
[97].
Все те, которые, подобно Леонардо да Винчи, трудятся над той же работой, являются учениками, издателями и комментаторами Архимеда. Если связь, соединяющая их с наставником, мне не видна, чем связь схоластиков с Аристотелем, то это зависит от того, что дело идет здесь не об изложенной в законченном виде системе, а о следовании методу и о постоянном стремлении к открытию новых истин. В 1543 г. знаменитый математик Тарталья (Tartaglia) издал в Венеции латинский перевод многих произведений Архимеда; в 1551 г. он издает итальянский перевод первой книги о плавающих телах (De Insidentibus aquae) со своими комментариями. После его смерти друг его, венецианский книгопродавец Курциус Троянус, обнародовал по его запискам все сочинение (2 книги, 1665 г.). Подобно Тарталье, Комманден также образовал себя в школе Архимеда и издавал его сочинения. В 1558 г. он обнародовал в Венеции хороший перевод многих сочинений Архимеда и снабдил их превосходными примечаниями; в 1565 г. он издал в Болонье тщательно исправленное издание трактата о плавающих телах, текст которого он окончательно восстановил. Мауролик также связывает новую науку с традицией Архимеда; он изучает его произведения, снабжает их многочисленными комментариями, которые ценятся за верность объяснения, и в 1571 г. издает их. Все это издание, за исключением двух или трех экземпляров, погибло во время кораблекрушения, но в 1681 г. это сочинение удостоилось нового издания. Наконец, Галилей – который доставлял новому направлению самосознание и гениально продолжал начатую более ста лет до него работу – является почитателем и учеником Архимеда. Он со страстью изучал его, подражал его методу и его приложению математики к физике, дополнял его. Он защищает теоремы трактата о плавающих телах против теории схоластики и Аристотеля. Он всегда с благоговением упоминает о нем. «Конечно, – возражает он одному перипатетику, – необходимо, чтобы он был великим математиком, если он мог доказать то, чего не знал и не мог доказать сам Архимед (Archimede ipse)». Считая независимость основным свойством философа, inter nullos magis quam inter philosophos esse debet aequa libertas, он не подчинялся никакому авторитету. Но мы имеем прямые показания, что «он ставил Архимеда выше всего и называл его своим наставником» (Gherardini, ар. Galil., op. XV, 399). Когда Паскаль противопоставляет земному величию величие духа, то кто является для него героем мысли? «Архимед без всякого шума всегда будет одинаково почитаем. Он не спорил ради блеска, но обогатил все умы своими изобретениями. О, как он сияет умом!» А Лейбниц говорит: «Те, которые в состоянии понимать его, меньше удивляются открытиям величайших современных умов»
[98].
Наконец, это влияние старинного греческого математика проявляется в вопросах, которые прежде всего ставились Леонардо да Винчи, Комманденом, Стевином из Брюгге, Мауроликом и Галилеем. Изучение рычага, центра тяжести, плавающих тел, гидростатики… – это все задачи, которые он поставил. Вновь начали изучение вопросов с того пункта, на котором он их оставил; он наметил для науки ее исходную точку.
Итак, мы вправе сказать, что существует традиция Архимеда, и хотя она менее бросается в глаза, чем аристотелевская, но она жизненная и действительная, так что история науки не может не считаться с нею. В Срединие века она очень неясна и затмевается другой, но она возрождается с возрождением самой науки. С XV столетия свидетельствует об этом возрождении в своих рукописях Леонардо да Винчи, великий предшественник Галилея и современной мысли. А в следующем веке уже не трудно проследить эту традицию в исследованиях, изданиях и комментариях всех тех, которые работали над прогрессом положительных наук. Это один из доводов, который следует прибавить к приводимым Лагранжем в его докладе Институту о переводе Пейрара (1807 г.), «чтобы каждый геометр хоть по крайней мере раз в жизни считал себя обязанным прочесть всего Архимеда».
III
В Англии принято считать, что современная наука начинается с Бэкона; во Франции охотно отодвигают ее начало до Декарта
[99]. Забывают итальянских ученых от Леонардо да Винчи до того Галилея, который ясно установил истинный метод, гениально применял его и оставил после себя достойную своего имени школу. Я сильно восхищаюсь Бэконом, его исключительным и созерцательным умом, который мимоходом бросает такую массу плодотворных взглядов и формул, что они часто дают даже гораздо больше, чем он сам думал; еще больше я восхищаюсь безрассудно смелым Декартом, который создает философию наук прежде, чем сама наука была создана, предваряет ее результаты, достигает конца, не сделав даже еще начала, – и все это так удачно, что он с каждым днем все развивался и вырастал. Была ли это только оригинальность? Я согласен, если угодно, признать его незнание еще большим, чтобы тем сильнее выставить его гений. Но если хотят видеть в Бэконе и Декарте основателей современной науки, если хотят все начинать с них, то я утверждаю, что это грубая фактическая ошибка, в которой всякий может убедиться. Я иду еще дальше: строго говоря, Бэкон и Декарт гораздо дальше от современного ученого, чем Леонардо да Винчи и Галилей.
