За это я иногда впоследствии и ненавидела А. Белого: он сбил меня с моей надежной, самоуверенной позиции. Я по-детски непоколебимо верила в единственность моей любви и в свою незыблемую верность, в то, что отношения наши с Сашей „потом“ наладятся».
Глава 7
Треугольник
Следующая глава этой драмы развернулась в столь любимом Блоком Шахматове. Именно сюда летом 1904 года он пригласил близких ему Белого и Сережу Соловьева. Конечно, их ждали. Александра Андреевна радушно приняла новых друзей Блока. Да и они были поражены тем, что увидели. Старый, уютный, добротный дом… Красивые места, мирная упоительная жизнь, где полновластно царила Любовь Дмитриевна. Молчаливая, уверенная в себе молодая женщина, принимавшая как должное поклонение друзей мужа. Все это, безусловно, покорило и очаровало и Андрея Белого, и Сережу Соловьева. В это благословленное лето Блоки еще были счастливы… Пусть и по-своему, но счастливы. Разлад их еще не коснулся. Вот только Блок уже не вспоминал и даже не упоминал ни Софию Премудрость, ни «зори». Для него эта пора миновала однозначно. Но Андрей Белый и Сережа Соловьев не хотели ни понимать, ни принимать этого. Напротив, они всеми силами пытались воскресить те старые, прекрасные мгновения.
Внешне вроде бы ничего не изменилось. Их «секта» продолжала существовать. Молодые люди даже придумали историка XXII века, который станет ее биографом.
Как раньше, во всех поступках Любови Дмитриевны они искали скрытый, мистический смысл. Была ли она сегодня в красном? Значит… Это не просто так. Это знак, который нужно расшифровать. Переменила прическу? То же самое… Блок, глядя на них, лишь улыбался. В том, что Белый и Сережа Соловьев были влюблены в его жену, не приходилось сомневаться. Но у Блока не было тогда и капли ревности к этим отчаянным романтикам. Пожалуй, его немного забавляло, а иногда и шокировало, что Сережа вынимал из оклада икону Богоматери и ставил на ее место фотографию Любови Дмитриевны. Тогда еще ни Блок, ни Любовь Дмитриевна, ни, пожалуй, сам Андрей Белый не знали, что пройдет совсем немного времени, и для Белого все станет очень серьезно. Он полюбит Любу страстной земной любовью, более того, подобного сильного чувства в его жизни уже не будет.
Поэтому, перед тем как у нас на глазах начнет разворачиваться эта драма, хочется более пристально присмотреться к самой героине. Что же за женщина была Любовь Дмитриевна?
Один эпизод из гимназических лет довольно точно может раскрыть некоторую особенность характера этой безусловно неординарной женщины. Вспоминает Евгения Книпович: «Когда я училась в гимназии Э. П. Шаффе (ныне школа имени Е. Д. Стасовой), там еще бытовало предание, как лет десять или двенадцать тому назад ученица Любовь Менделеева во время урока запустила в стену класса чернильницей. Когда еще лет шесть спустя, я спросила Любовь Дмитриевну Блок, имел ли место такой лютеровский демарш и что его вызвало, она подтвердила, что она действительно это сделала, „потому что уж очень было скучно“».
Думаю, что даже в этом малом происшествии отразился характер любимой дочки Менделеева и жены Александра Блока. И сколько бы грехов (вполне реальных) ни выискивали в личности и биографии жены Блока мемуаристы и исследователи, с каким злорадством ни повторяли бы все то недоброе, что сказано о ней в дневниках и записных книжках, остается незыблемым другое… Например строки Блока:
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле.
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои – поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа…
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнем сожжено и свинцом залито —
Того разорвать не посмеет никто!
Да… Сила этой женщины была действительно огромна. Она вошла в жизнь Блока и в его семью как сознательная разрушительница всего «бекетовского». «Яд нежности», такое воспитание чувств, которое делает человека беззащитным перед грубыми прикосновениями реальной жизни, замкнутость сознания в кругу семейных традиций и отношений, прошлое, пусть милое и благородное, которое подавляет настоящее, – все это «бекетовское» было не только враждебным ей, но и, по ее ощущению, препятствием на пути (верном пути!) ее мужа.
В «бекетовском» она не принимала попытку спрятаться от жизни, от перемен, властно вторгающихся в жизнь. Она нападала даже на фамильные черты внешности родных мужа, на ту породистую некрасивость, какую с такой точностью показал Блок, набрасывая в статье «Михаил Александрович Бакунин» портрет своего героя. Была тут и ревность, но было и звериное и детское чутье реальной опасности.
Бескорыстная и щедрая, под стать мужу, готовая легко и без «нажима» поделиться последним, она вместе с тем вряд ли была доброй. «Божественного» в Любови Дмитриевне ничего не было. Но человеческий ее масштаб, масштаб личности – был огромен. И особой ее чертой была та детскость, которую неустанно отмечал в дневниках, письмах, разговорах ее муж. Это была именно детскость, а не инфантильность прелестного, беспомощного создания (как в «Ариадне» Чехова – «Жан, твою птичку укачало!»).
Блок много рисовал – все непритязательные, юмористические рисунки. И Любовь Дмитриевна – «маленькая Бу» (ее он рисовал больше всего) – всегда изображена на них как девочка в детском платьице, с детской важностью, но и с суровой настороженностью вступающая в «мир взрослых».
Какой-то «игрой в песочек» было ее коллекционирование старинных кружев и фарфоровых черепков («Би-и-тое, рва-аное», – нараспев комментировал ее находки Блок), и увлечение французским театром, вернее, великолепным французским языком актеров этого театра, так как пьесы – это Любовь Дмитриевна отлично понимала – были третьесортными. Выбор пьес она пыталась даже объяснить. И об этом сохранилась запись в дневнике Евгении Книповой. Блок поддразнивал жену за восхищение примадонной французской труппы Анриэтт Роджерс. «Вдруг Любовь Дмитриевна спрашивает: „Саша, что это я вчера такое умное сказала – про то, почему она только дрянь играет? (Хватается за лоб.) Вот забыла! Саша, что же это было? Такое умное!“ Он смеется с бесконечной нежностью, показывая мне на нее глазами. Я тоже смеюсь».
Но вернемся в Шахматово, где уже обозначаются контуры будущих событий. Итак… По дорожке сада идут Блок и Любовь Дмитриевна. «Любовь Дмитриевна, молодая и розовощекая, в розовом, легком капотике, плещущем в ветре, с распущенным белым зонтом над заглаженными волосами, казавшимися просто солнечными, тихо шла средь цветов и высоко качавшихся злаков. Александр Александрович, статный, высокий и широкогрудый, покрытый загаром, в белейшей рубахе, прошитой пурпуровыми лебедями, с кудрями, рыжевшими на солнце, в больших сапогах, колыхаясь кистями расшитого пояса, – „молодец добрый“ из сказок, а не Блок». Навстречу им выходят Белый и Соловьев. Любовь Дмитриевна им любезно улыбается, Белый слегка наклоняет голову в поклоне и они все вместе идут по саду. А вечером, за самоваром, между ними будут разгораться жаркие споры. Люба все чаще хранила молчание, Блок, от природы немногословный, больше позволял высказываться другим, чем говорил сам. Но… Именно в эти несколько недель он чувствовал, что они с Белым родственные души. Близки настолько, что однажды он открыл ему сокровенное. Дескать, он себя знает… Его принимают за светлого, а он темен. А потом, торопливо, точно боясь, что сам собьется или его перебьют, стал говорить о коснении в быте, о том, что он не верит ни в какое светлое будущее, что минутами ему кажется, что род человеческий погибнет, что он, Блок, чувствует в себе косность, и что это, вероятно, дурная наследственность в нем (род гнетет), что старания его найти выражения в жизни – тщетны, что на чаше весов перевешивает смерть: все мы – погаснем все ж; иное – вне смерти – обман. Говоря это, он натянуто улыбался и старался не смотреть на Белого. Но то, что сказал, волновало его всерьез, а несколько позднее вылилось в основную тему «Возмездия». Расшифровывалось это название так: возмездие – отец Александр Львович Блок, которого он в себе чувствовал.
