– Спать будете на кровати Нунуш, а она ляжет со мной. Для вещей я вам освободила полки в шкафу, пожалуйста, располагайтесь.
Я сидела на детской кроватке, отделенной от супружеского ложа проходом сантиметров в тридцать, разомлев от теплых, дружеских слов, и даже не сразу улыбнулась в ответ. Моя кровать упиралась в шкаф, шкаф – в подоконник, и, чтобы выглянуть в окно, пришлось протиснуться между ним и столом. Вдыхаю воздух Парижа… я вернулась, я в самом его сердце. Пусть побитая, проигравшая, но я здесь, впрочем, в тюрьме главным выигрышем мы считали волю. Я вернулась к тебе, Париж, собрала свои переломанные кости и готова начать жить и драться сначала.
По всей комнате как попало валялись игрушки, башмаки и одежда Нунуш – уютный домашний кавардак.
Я разложила по полкам свои вещи и вприпрыжку добралась до другой комнаты; все так близко и безопасно – опереться да потянуться, а костыли нужны будут только для улицы. Анни и Жюльен о чем-то болтали, а я притулилась к подоконнику и уставилась во двор с деревом; там стоял визг и гомон, играли в классики дети, на окнах пестрыми бельмами висело белье.
На сей раз мне предстояло изображать племянницу Анни, попавшую в аварию и приехавшую на поправку к тетке. Я “из провинции” – слово емкое, расплывчатое и неинтересное для парижан.
– Да я не очень-то якшаюсь с соседями. Знают они о муже или нет, мне плевать, здравствуйте – до свидания, и все. Разве что госпожа Вийон, из крайней квартиры на нашем этаже… Ее дочки ходят в школу вместе с моей, ну, бывает, иной раз навестишь ее. Или она зайдет с мужем в воскресенье перекинуться в картишки, а так… С тех пор, как осталась одна, я почти не выхожу из дому – противно. Только в магазин, по субботам в тюрьму на свидание, да еще сдать партию галстуков.
Какие еще галстуки? – думаю я.
Анни, не умолкая, берется за отложенную работу: вытягивает один из висящих на спинке кровати галстуков и мольтоновый лоскут из свертка на коленях, крепко зажимает один конец галстука под коленкой и крупными стежками прошивает его по всей длине, закрепляя мольтоновую подкладку. Потом отрывает нитку и разгибает ногу – готовый галстук падает на пол. Тут же вдевается новая нитка, достается новая заготовка.
Интересно, сколько часов ей надо возиться с галстуками, чтобы получить то, что при старом ремесле она бы выручила за десять минут? Жюльен говорил, что Анни соблюдает что-то вроде обета верности… и все же… это добродетельное занятие плохо вяжется с ней: не те у нее повадки, не те разговоры.
Ну да ладно… оставляю при себе свои догадки, а вслух заверяю Анни, что страшно рада заполучить такую тетушку. Она фыркает и продолжает работать иголкой, после каждого галстука затягиваясь сигаретой, которая лежит на большом спичечном коробке, рядом с початой пачкой, пепельницей, ножницами и стаканом – самое необходимое всегда под рукой.
Разгибается колено, подпрыгивает тапочка на носке, еще один галстук летит на пол, в кучу других.
В конце концов у меня закружилась голова, и мне стало стыдно сидеть сложа руки.
– Может, я могу вам помочь?
– Ого! – сказал Жюльен. – Вот что значит сила примера! Что, Анни, берешь работницу? У тебя есть вакансия?
– Сколько угодно… Смотрите: теперь надо вывернуть налицо вот этим стержнем. А потом я их связываю дюжинами и складываю в чемодан…
– А утюжить?
– Я только проглаживаю швы, перед тем как сшивать. Окончательная утюжка – это работа моего зятя. Я промежуточное звено между двумя родственниками. Сестра мужа сшивает и подрубает на машинке, я прошиваю вручную и отдаю им обратно для отделки. Ну, они, понятно, берут себе побольше. Мне бы машинку – работала бы на себя.
(Значит: “достань” машинку, Жюльен!)
До самого ужина мы строили радужные и малореальные планы, сидя перед ворохом галстучных заготовок. Мужняя родня обирала Анни, это ясно, и она с чистой совестью могла позволить себе добывать приварок на стороне… если дело обстоит так, как я думаю… Ой, Анна, не строй гипотез!
– …А они совсем обнаглели, – жаловалась Анни, – скажут, например, принести партию в три часа, а сами являются в пять, и сиди в этой их чертовой дыре и наливайся анисовой. Кстати, схожу-ка я за бутылочкой, заодно приведу Нунуш. Что делать, должна же девчушка играть, а здесь у нас такая теснота.
Анни зашла в спальню и переоделась в платье. Сполоснула стакан, выплеснула воду в окно и достала из ящика стола кошелек. Но Жюльен остановил ее:
– Раз уж Анна все равно будет выходить на улицу, почему бы нам прямо сейчас не сходить всем втроем в бар?
– Как-нибудь в другой раз… Здесь спокойнее. Если мне бывает скучно, можно пройтись по коридору, послушать, что творится за дверями – так, от нечего делать. А бар – это когда уж совсем нечем поживиться.
Поживиться!
– Она вроде бы ничего, – сказала я Жюльену, как только мы остались одни. – Мне здесь нравится, думаю, все будет хорошо… Она молодчина, и вообще… Господи боже! На сколько загремел ее дружок, на четыре года? Бедная Анни. И сколько ему еще осталось мотать?
– Только третий год пошел. Но… не переживай за Анни. Она, конечно, молодчина, но и себе на уме. Так что прикидывайся и дальше, что ничего не видишь, ничего не знаешь. Я ей отвалил монет за два месяца вперед: живи спокойно и ешь на здоровье. Анни будет тебе рассказывать байки: правду с враньем пополам – верь всему подряд. И… не очень-то шастай по Парижу.
– Клянусь, буду целый день сидеть и прошивать галстуки. Да здесь, по-моему, больше и нечем особенно заняться… Честно говоря, меня пугает дочка!
В эту самую минуту дверь распахнулась, и в комнату ворвалось патлатое, белокурое чадо – Нунуш. У буфета она затормозила и завопила:
– Привет, Жюльен! Как дела?
Ей было лет семь-восемь. Бледная, веснушчатая мордашка, на затылке мотается хвостик, вид вполне бывалый – она смахивала на зеленый абрикос, размягченный парниковым парижским солнышком. Разговаривала она бойко и по-свойски, со всеми на “ты”, этакая изящная, умилительная маленькая женщина-пигалица вскарабкалась Жюльену на колени, обвила его шею руками, не очень-то по-детски, и защебетала.
Вошла Анни со стаканом анисовки:
– Нунуш, отстань и слезай. Сходи лучше набери воды в коридоре.
– Не пойду!
– Кому сказано!
– Тогда и я буду с вами пить.
– Как же, как же!
В коридоре на лестничной площадке полилась из крана вода, в квартиру она не проведена. Моются и стряпают в нише-кухоньке; Анни показала мне, где стоит ведро, таз, куда положить мои туалетные принадлежности.
– Только, когда будете мыться, закрывайтесь на шпингалет, а то моя разбойница…
Да, похоже, наша скороспелочка – тот еще фрукт!
Глава IX
За неделю я проглотила все книжонки из серии “Интим” и “Двое”, составлявшие библиотеку Анни, и не только начиталась, но и наслушалась “сокровенного”. Галстучное дело мне определенно не давалось, а помогать Анни стирать или готовить я не могла – она об этом и слышать не хотела:
