— Да… Мотев уже за прошлый свой срок кооператив построил… Ортена платит хорошо. Недаром Щукин его параллельно с тобой оформлял… Как предчувствовал…Если бы не полный абсурд такого предположения, я бы подумал, что твоя жена скончалась не просто так… Но это глупости. И не думай. Надо звонить Прадешу… На, выпей коньяку.
Выпили.
Сергея как прорвало, рядом была родная душа:
— Самое жуткое, что Маша о себе совершенно не думала. Всегда о других. Что я ем, как сплю… Ведь уже знала, что больна. Нет! Какой-то ерундой занималась, о других заботилась. То мне писала целые письма про какую-то соседку по палате, которую бросили все, студентка там чего-то, ни денег ни хаты, она голодает, она то, она се, ребенка некуда девать, привези продуктов побольше. А эта девушка, она уже юриста вызвала, чтобы от ребенка отказаться. Еще не родила, а уже… Маша мне писала, а не взять ли нам второго ребенка, сразу, написала, все проблемы решим. Второго мне вряд ли, писала, удастся родить… А тут было бы двое… Вот я передачи для них двоих и таскал… Для четверых…
— Да мы уж видели… Горы…
— А теперь я уверен, что у той все в порядке. А Маши нет…
Выпили. Сергея била лихорадка.
— Извините, — выскочил из комнаты.
Когда вернулся, Виктор Николаевич озабоченно на него смотрел:
— Что с тобой?
— Не знаю, с желудком что-то, бегаю каждые пять минут…
— Медвежья болезнь. Это у мужчин бывает. …С-слушай. Я вот тут прикинул…Узнать надо, эта женщина… Ну, которая с Машей лежала… Где она, кто она?
— В каком плане, — изнемогая, спросил бледный Сергей.
— А в таком. Не говори никому, что жена умерла. Ясно? Ты, кстати, за кооператив внес?
— Да. Заняли с Машей у ее родителей, у тестя, первый взнос проплатили…Ооо. Еще им сообщать. Не могу, не могу.
— Сергей, если ты не едешь в Хандию сейчас, все пропало. Мотев поедет, перезаключит контракты еще на три года. Фирма «Кама» уже была готова перечислить предоплату. Надо же, чтобы так совпало… Все рухнуло. В том числе и твой кооператив. А вот что. Надо узнать, что это за дамочка… Родила, нет, кто, откуда…
Возникла пауза, в течение которой Сергей Серцов все понял.
— Да мы не успеем ее оформить, вы что, дядь Вить…
— Да, оформить не успеем… А вот заслать другие фото на анкету и на загранпаспорт…
— Нет, не могу, дядь Вить…
— Подумаем…
— Я конченый человек. Мне без Маши не жизнь. Я и представить не мог, что бывает такое… Маша… Э, да что теперь говорить. Она такой друг… была (он сглотнул комок в горле). Только обо мне думала. Там любовь, страсть, я понял очень хорошо… это как украшение на пути человеческого размножения. А вот доброта… Когда можешь на человека полагаться во всем. Когда он не подведет. Два года мы прожили с ней, как один день. Как сон.
Сергей не умел плакать.
— А! Вообще мне все равно, что со мной будет. Теперь осталась только работа.
— Не скажи! И сын.
— Да… Сыночек… Как теперь его растить… Отдавать не хочется. Господи ты мой…
— Она, эта женщина, если она родила и отказалась от ребенка… Она же может кормить твоего сына?
— Не знаю… А в общем, надо подумать. Да. Поговорить! Да. Это мысль.
— Это дело трэба розжуваты…
— А?
— Говорю, трэба розжуваты.
— Понятно. (Встрепенулся.) Идея неплохая… Извините, я сейчас…
Вернулся. Под глазами черные круги. Бледен был как полотно.
— Да. Что же… Мысль вашу я понял.
— Правда, Сережа… эта девушка… мало ли кто она окажется… Воровка, проститутка…
— Так и надо. Пусть. Пусть что угодно, только уехать отсюда.
— Три года с ней! Может оказаться такой, что взвоешь.
— И лучше. Я и так вою. Ну другой выход повеситься.
— Она и ребенка твоего может возненавидеть. Своего-то бросила, а на кой ей чужой?
— Может, и так будет. А что делать-то? Я ее тоже выручу в какой-то мере. За границу возьму.
— Да там жизнь-то, Сергей, не такая сладкая. Я знаю. А уж в Хандии… Они экономят все… Она поймет и сбежит, тебя с ребенком оставит… Ты знаешь, что у детей из нашего представительства в хандийской школе бывают голодные обмороки… Родители жалеют денег даже на грошовые бананы… Обо всем мне докладывали.
— И ей все же лучше, чем пропадать под забором. Мы оба конченые люди, я думаю.
— Ох, берегись. Темную лошадку берешь.
— Да нечего мне беречься…
— Не говори. Поедем в роддом. У тебя деньги есть? Понадобится много. Я дам тебе взаймы. Потом вернешься из Хандии и отдашь.
12. Продолжение истории Алины
На следующий день с утра в палату принесли первых младенчиков.
Палата заполнилась детским плачем, воркованием молодых мамаш, их писком и шипением: кормить грудью, оказывается, было очень больно. Принесли и Алине чужого мальчика.
— Не буду, — сказала она. — Унесите.
— Да ты посмотри, какой красивый, — пела старая нянька. — Бедный голодный, как изводится!
Младенец противно орал.
— Не буду.
— А не станешь кормить, заболеешь. У тебя уже, глянь, молочко вступило. Температура будет. Для своего здоровья покорми, дурочка.
— Отстань.
Но как тяжко было ночью! Грудь надулась и онемела.
Опять принесли маленьких. И принесли снова сына умершей Маши. Он безостановочно плакал.
— Ну покорми его, здоровая девка, ну дай ему молочка-то, самой легче будет. А то ведь потом сиськи тебе оттяпают, опухоль начнется! — твердила нянька.
— Хорошо, — сказала Алина. — А кто того ребенка будет кормить?
— Какого?
— Ну вот Маши. Которая умерла.
— А господь с тобой, кто же его будет кормить! Так, из пипетки дадут… разведут порошка… Да не жилец он. Плохой.
— Пусть и его принесут. Буду кормить только двоих.
— Ну скажу… Ну зараза ты девка… То одно, то опять другое…
Она кормила обоих сразу. Малыши были чем-то похожи — оба черненькие, носатые…
Саднило соски, но стало гораздо легче.
Детей кормили шесть раз в день, с перерывом в шесть часов на ночь. Палата почти не спала.
Алина старалась не смотреть на детей, чтобы не привыкать, но все же, не глядя, каким-то боковым зрением отличала их друг от друга.
«Мой» быстро уставал, засыпал, и его уносили голодным.
«Машин» сосал как маленький насос, трудолюбиво, и уже на третий день, не глядя, только по массе тельца, можно было сказать, что он явно поправился.
