— Вещи Маши. Бери это, больше не получишь от меня ничего.
После того как все устаканилось и отъезд в Хандию стал реальностью, он торжествовал свою победу и стал относиться к Алине как к нерадивой прислуге.
Но вечером, когда надо было уже ехать в аэропорт, она молча вышла из дверей в том, что у нее было, катя впереди себя коляску.
В Москве стояла поздняя зима.
Алина обрядилась в джинсы и свитерок с майкой, сверху надела шубку и сапоги. У нее на плече висел небольшой туристический рюкзачок, почти детский: обновка.
Дело в том, что благодаря старосте курса Семеновой она получила стипендию за два месяца, то, что называлось «декретные деньги» (слава богу, сохранился ее паспорт).
Сумма была небольшая, но это были собственные денежки.
С Васей на руках Алина побегала по дешевым рыночным комиссионкам, купила какие-то два платьишка, халат, домашние тапки на резиновом ходу, удалось найти неновые босоножки.
Трусики, лифчики и майки она сумела, потолкавшись в очередях, достать в магазине для беременных. У Маши справка для посещения этого магазина сохранилась в паспорте, надо было только добавить две палочки к ноябрю.
То есть в бумажке было Х, а стало ХII.
Все это и уместилось в детский туристический рюкзачок.
В другой руке у Алины был огромный портфель с учебниками и словарями. Она набрала их в библиотеке на три года вперед. На все время проживания.
Алина перевелась на заочное отделение и собиралась посылать работы по почте.
Сергей, увидев эту картину, выматерился и не стал брать два чемодана Маши.
С этого момента началась его ненависть к спутнице жизни.
Которая на все имела свое мнение, неизвестно с какого подпрыгу.
Ты служанка, кормилица. Рот захлопнула!
А ей предстояло три года каторжной жизни с человеком, который был изначально зол, равнодушен, который презирал кормилицу своего сына и в этом черпал немалое удовольствие.
Сергей злился, это было продолжение московского конфликта между ним и Алиной, когда она отказалась носить наряды Маши, а купить хоть что-нибудь в Москве не представлялось возможным, говоря тогдашним официальным языком.
В торгпредстве же надо было, чтобы жена ответственного работника была одета прилично.
— Ты что тут купишь? Я запрещаю тебе стоять с ребенком в очередях! А сам нянькой быть не могу. Я работаю. Что ты в Хандии будешь носить? Там сорок в тени! Где ты что купишь? Ребенка моего я таскать тебе по базарам не позволю! Ишь она разбежалась! Ждет денег от меня! Отец с матерью Маши ей присылали самые лучшие вещи из страны пребывания! А она, гля, этим брезгует! А такое можно купить в Москве только в валютной «Березке»! А валюты у меня нет, и даже если бы была, хрен ты от меня бы что огребла!
У него был свой жизненный план — заработать в Алайе на квартиру и машину.
Он не собирался тратиться на эту чужую девку. Он с удовольствием ее презирал.
Когда утром они прилетели в страну пребывания, следовало транзитом проследовать до своего города, где располагалось советское торговое представительство. Пришлось ждать три часа.
Жара в аэропорту стояла адская, на полу спали закутанные как мумии аборигены, ребеночек плакал, а Сергей вымещал все свое негодование на Алине:
— Ты одета как эскимос на льдине! Тут тебе тропики, аллё, гараж!
Алина же зашла в туалет и, держа малыша одной рукой, другой рукой умудрилась снять с себя шубку, шапку и сапоги с шерстяными носками, осталась в брюках, из рюкзачка достала и надела тапочки на босу ногу.
И куда все это было девать?
Огляделась.
А местная уборщица, видимо, только что выгребла из урны содержимое и поменяла пластиковый пакет на чистый.
Вот его-то, оглянувшись, Робинзон по имени Алина и вытащила из урны, быстро положила туда свое имущество и скромненко вышла в зал ожидания, держа в одной руке объемистый, как подушка, пластиковый кулёк, в другой ребенка и, на плече, рюкзак.
Сергей только выматерился принародно, увидев такую картину.
Да ладно, местные не понимают все равно.
Хотя тихие, вежливые аборигены все-таки содрогнулись и стали переглядываться от такого громоподобного высказывания.
Здесь было не принято ругаться, а то, что это ругань, понятно было бы даже собакам и кошкам.
Интонация имеет общемировой перевод. Сдерживаемые слезы или смех, ласка или угроза — все одинаково звучит на любом языке.
Есть только разница в жестах: у народов Хандии и Болгарии отрицательно качать головой означает согласие, а в других странах все наоборот. В Испании трепать себя за щеку принято в укоризну, в странах Запада невежливостью считается рассматривать незнакомых в упор, а тем более инвалидов, а у нас не принято заранее улыбаться… Но можно откровенно пялиться на иностранцев и на инвалидов по уму, которые одеты как незнамо кто.
В Алайе супругам отвели однокомнатную квартирку окнами на солнце в здании торгового представительства, где скопом жили все сотрудники.
Единственная роскошь заключалась в том, что на крыше дома имелся бассейн с лежаками под пластмассовой крышей.
Там Алина по имени Маша и проводила все дни с маленьким Сережей-Васей, а когда солнце уходило, она спускалась вниз, в свою раскаленную квартиру, доставала из холодильника молоко, из шкафа рис и варила кашу с бананом.
Сергей в целях экономии покупал только молоко, бананы, рис и лепешки.
Вскоре началась зима, сезон дождей.
Жара стояла как в бане.
Тем не менее Алина все так же поднималась наверх, сидела под пластмассовой крышей, читала и писала.
Она плавала вместе с маленьким Васей.
Он быстро научился, уже в два месяца прекрасно держался на воде.
Правда, бабы были недовольны: дите собой не владеет, может нагадить в бассейн. А воду тут меняют хорошо если раз в неделю. Когда совсем бульон.
Алине принесли несколько неновых, стираных подгузников, редкую в СССР вещь.
Мамаши тут их стирали, сушили и использовали до победы.
Теперь малыш плавал, как иностранец, в подгузниках.
Ночью ее ожидала обычная пытка: они спали в одной кровати, и Сергей использовал Алину как обычную шлюху. Иногда он презрительно называл ее «Лариска».
Каждую ночь драться, уходить спать в кухню на голом полу, да и там на тебя навалятся — и бояться любого шага — наконец стало невыносимо, да и при малейшем шуме сын начинал орать.
И она терпела.
Ну мало ли, попадают женщины не по своей воле в публичный дом, как рабыни. Тут или вешаться, или дожидаться освобождения.
