И мужа с ребенком отправили тем же вагоном сопровождать ящики. Преступление и наказание.
Пусть нюхает.
Рос Сережа (Вася), и Маша (Алина) постепенно из забитого, нищего, затравленного существа превратилась в хорошенькую девушку с золотыми кудрями, в красивых нарядах местного пошива и на каблучках туземного производства.
А уж тем более в купальничке.
Грудь-то у нее была грудью кормящей матери (она не прекращала кормить), а талия вернулась прежняя, 60.
Сотрудники у бассейна на нее заглядывались.
Аборигены на улице чмокали ей вслед, машины гудели и распахивались, два раза на новогодних вечерах в торгпредстве у Алины был большой успех, мужики наперебой приглашали ее танцевать, оставляя супруга сидеть с ребенком (только 31 декабря разрешалось допускать на праздник детей).
И время от времени возникал капитан КГБ Березин, который функционировал в Хандии по соседству с их торгпредством, работал под вывеской агентства АПН, пил, скучал, ездил по деревням, считал винтовки.
Несколько раз он ходил с Алиной по городу, как бы случайно с ней встретившись, рассказывал о достопримечательностях, обычаях, о публичных домах, которые тут чуть ли не за каждыми запертыми воротами, и там есть и советские девушки — и о том, что в хандийских семьях неугодных жен сжигают. Их на заднем дворе по традиции могут полить бензином из зажигалки и той же зажигалкой быстро поджечь.
Огонь — сакральная субстанция тут, прямой переход в ихний рай.
Недавно, судя по рассказам, Березин сопровождал врача из московского ожогового центра, тот приезжал консультировать врачей.
А что тут консультировать, это в местных обычаях..
Обожженные молчат, в крайнем случае говорят, что хотели покончить с собой. Потому что деваться им некуда, из больницы придется вернуться в тот же дом к свекрови. Родная семья не примет разведенную, тут девушка приносит мужу приданое, то есть мать с отцом уже потратились на нее, больше денег не дадут.
В доме здесь ведь всегда вырастает много детей.
Некоторым так и не придется создать семью, раз нет денег. Девушек из дому редко выпускают. Школу закончила и сиди так всю жизнь. Особенно если у тебя нет приданого.
А холостых парней полно, ходят по улицам группами, некоторые держась за руки. Но это ничего не значит, это признак дружбы. Девушек с приданым на всех не хватает.
— Вот они идут, — говорил капитан, никуда не показывая рукой. — Сцепившись по парам. А был случай, когда молодой парень восемнадцати лет умер вскоре после свадьбы, и семья стала уговаривать новобрачную взойти на погребальный костер, сгореть вместе с мужем. По старинке. Ну и накачали девушку наркотиками, обернули в промасленные простыни, положили на костер рядом с покойным и подожгли. И она стала кричать, выкатилась из костра, люди сбежались, спасли. Там всю родню с обеих сторон посадили и зрителей-наблюдателей тоже, за соучастие.
Кстати, муж якобы Маши якобы Серцовой сам в благодушные минуты говаривал, а вот продать тебя (мат) в публичный дом, когда мой срок тут (…) кончится. Вон Березин согласен. У него тут все схвачено, он в бордель к русским девушкам ходит (…) с тоски. Думаешь, эти девки были согласны, чтобы их туда отвезли, руки назад (…), с кляпом во рту (…)? Их мужья (…) их продали. Деньги небольшие, но советский человек перед отъездом любому подарку рад. Тем более от надоевшей бабы (…) избавиться, они все тут друг другу (…) горло готовы перегрызть. Жены на развод угрожают подать, когда (…) они вернутся, и огребут (…) половину заработанной тяжелым трудом мужским его квартиры и машины (…)! Жены-то здесь — бесплатное приложение, живут на деньги (…) своих мужиков, только готовят. И еще (…) тратят! Правильно тот строитель в Хилау свою жену придушил (…) за один банан. Он бы и без банана ее придушил. Я об тебя (…) руки не буду марать. Все одно в Москве ребенка я у тебя (…) отберу, тебе деваться там (…) будет некуда, а тут, Березин обещал, в борделе в соседнем городе, не скажу где, и крыша будет у тебя над головой, и питание. Сразу (…) в рот (…). Он тебя давно наметил, а мне хорошо заплатят.
И смеялся, подонок.
Сергей по-прежнему презирал свою рабыню, считал ее ничтожной тварью, ради поездки в Хандию бросившей своего ребенка.
Это как-то укрепляло его мужское самолюбие, делало из него гневного, но справедливого судью, которому позволено все.
Поэтому он отбирал у Алины деньги, и только маленькими хитростями она умудрялась приберечь что-то для себя и для ребенка.
Фокус с бочкой был однажды разгадан кем-то, своей захоронки Алина не нашла.
Теперь она прятала гонорар в пакеты с якобы запечатанным детским питанием (она уже читала все эти завитушки на ханди и ирду) и в супермаркете купила экстра-клей. Вскрывала детское питание, совала туда свернутые в трубочку деньги, засыпала этим питанием и аккуратно заклеивала.
Этот чудо-клей она не прятала, а держала в ванной, потому что, когда однажды у них случилась протечка, местный слесарь попытался им заклеить трубу. Конечно, ничего не вышло, но Алина приметила это народное средство, и у нее клей в явочном порядке стоял на всякий случай на полке.
Однако все когда-нибудь заканчивается, такое у жизни правило.
В Москве шла перестройка.
Сергей все время уезжал в командировки, возвращался возбужденный, хвастал перед Алиной, что за ним многие следят и что бочка с жидким бетоном не единственное средство, а нанятые водолазы в пруду работают лучше.
Потом, по сведениям от жен сотрудников, Сергей вышел из Одессы на корабле, сопровождая стратегический груз, медный лом. Второй корабль шел следом.
На этот рейс у руководства нашей страны возлагались большие политические надежды: это был дар дружеской стране, в ее столице воздвигнется наш медный Христофор Колумб!
При том что тамошние долго сопротивлялись.
Но медь — дорогой металл, мало ли, думали те, со временем пойдет на переплавку.
И больше никто не слыхал ни про эти судна, ни про Сергея.
Тем более что кроме меди наши отправляли туда кое-что еще, почему тамошние власти согласились на такой жуткий по внешнему облику подарок.
Но корабли пропали, оба. Видимо, затонули в шторм в Бермудском треугольнике.
Кто-то их застраховал у Ллойда, и кто-то получил огромные деньги.
Неизвестно кто, сплетничали дамы, поглядывая на Алину.
А она, которая все еще зарабатывала на жизнь переводами, жила самостоятельно и наконец вздохнула свободно.
Она больше никого не боялась, только Березина избегала как чумы.
Ее окно выходило на улицу, и Алина каждый раз видела, как пьяный капитан возвращается домой.
Но все на свете кончается, тем более счастье.
И Алина была вызвана к начальству.
Это был их знаменитый Фожкин, известный уже читателю тем, что он выпивал и дрался с женой, а она тоже выпивала, и иногда оба они ходили с фингалами и в темных очках, даже вечером, — этот Фожкин сказал:
