— Вам-то не досталось, что муж — коммунист?
— Могло достаться, — пожала она плечами. — Я русский язык и литературу в средней школе преподавала. Полицай Гришка Сенчин прямо в школу со своими вояками нагрянул, он Павла знал, тот ему однажды за тунеядство хорошенько всыпал. Давай кричать, чтобы собиралась, пришла, мол, пора отвечать за мужика-коммуниста… Директор наша заступилась, ее старшая дочь уже с немецким офицером спелась из комендатуры… в общем, так «по блату» и избежала расстрела… Два года больше не приставали, заставили работать по специальности, только Алешеньку моего в Германию забрали. Может, и жив еще. — Ольга Матвеевна шмыгнула носом. — Свидимся когда-нибудь…
— Обязательно свидитесь, даже не сомневайтесь. Наши не сегодня завтра вернутся, просто недоразумение вышло, на фронте такое бывает… Вам известно, что происходит в городе?
— Я не сорока сплетни разносить, — улыбнулась Ольга Матвеевна. — Вчера рано утром был страшный бой, когда немцев из Калачана гнали. Многие дома пострадали. У меня лишь чердачное окно с фасада посекли, уже забила досками. А сегодня спозаранку опять круговерть — немцы вернулись… Я в подпол спряталась, чего уж греха таить. Земля тряслась и сыпалась, когда тут танки проходили… Храбрости набралась, вылезла, ну, думаю, двум смертям не бывать… А тут пальба через два дома от моего, взрывалось что-то. В огородах стрелять начали. Потом смотрю, человек в советской форме в мою компостную яму проваливается… Везунчик вы, — заключила она, — мимо вас прошла беда. Ко мне ворвались, автоматы наставили и давай все обыскивать. Злые были… Нашли бы вас на огороде, нас обоих бы расстреляли…
«Меня бы не расстреляли, — подумал Алексей. — Я — ценный информированный кадр».
— А только немцы ушли, Нюша, что через дорогу живет, прокралась ко мне и давай всякие страсти излагать. Мол, немцы теперь опять пойдут на восток и через месяц точно Москву возьмут. По всем фронтам наступают… Говорит, что перебили всех красных, оставшихся в городе, окружили госпиталь на Центральной улице, который не успели в тыл эвакуировать, и всех, кто там находился, из огнеметов пожгли. Красноармейцы, те, что выжили, отступили, разбежались, и их теперь специальные команды отлавливают. А на площади опять население собирают, немцы речь толкать будут, дескать, со счастливым возвращением… Убежала к себе, испугалась очень, когда опять палить начали. Вы не волнуйтесь, она не вернется, и вас у меня никто не видел… Если хотите, я вас могу спрятать.
— Ольга Матвеевна, я вам очень признателен, — с чувством поблагодарил Алексей. — Не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством, пойду своей дорогой. Несколько вопросов, если позволите. Вы ваших соседей Божковых, что через два дома, хорошо знаете?
— Стараюсь их не знать, — передернула плечами «добрая самаритянка». — Нехорошие они какие-то, и вы ошибку совершили, что к ним на постой определились. Злобу они таят на Советскую власть. Но пугливые, открыто с немцами побоялись сотрудничать. Сына их отпрыски важных людей порезали, избежали ответственности, вот и затаили они злобу на коммунистов. Божков — угрюмый бирюк, мобилизации не подлежал — ни немцам, ни нашим, потому что хромой, работал плотником, но с полицаями якшался, выпивал в их компании, Советы ругал… Супружница его в «Потребсоюзе» работала до войны, подворовывала «на хлебушек», потом у немцев в заготконторе числилась… Не судья я им. У вас о них куда объективнее мнение сложилось, верно?
— Бог им судья, — кивнул Алексей. — Советская власть не накажет — Бог точно накажет, даже если нет его… Вам что-то известно о сооружениях, которые немцы строили на севере за Шагринским лесом? Запретная зона, подземные городища, плотина с электростанцией…
— Нет уж, увольте, — натянуто улыбнулась женщина, — школьных преподавателей мало интересуют запретные зоны. Хотя знаете… — Она задумалась. — Дети в классе рассказывали, как ходили по грибы в Шагринский лес и, должно быть, лишнего прошли, уперлись в колючую проволоку, охрана на них собак спустила, еле удрали. А Сереже Синицыну овчарка пятки покусала. Солдаты смеялись им вдогонку. И я однажды видела колонну грузовиков, она свернула с основной дороги и пошла на север, в леса. Там было несколько бронированных машин, вроде инкассаторских или почтовых. Грузы под брезентом туда возили… Еще мы людей видели в странной форме: вроде как советские, но без знаков различия. Их привезли в закрытой машине и в клуб заводили под охраной автоматчиков. Офицеры там толклись, тоже форма непривычная. Люди явно русские, может, украинцы, пара таджиков или узбеков… Точно не пленные. Но и не полицаи, те ведут себя развязно, не боятся ничего, а эти какие-то скромные, сдержанные…
«Курсанты абверштелле, — предположил Алексей. — Выпускной вечер под присмотром старших товарищей».
— Хорошо, Ольга Матвеевна, забудьте об этой зоне. Найдете какую-нибудь старую мужскую одежду? В том плане, — улыбнулся он, — что чем хуже, тем лучше. А мою форму давайте упакуем и зароем где-нибудь под крыльцом. Буду жив, вернусь, и откопаем.
— Конечно, — вздохнула женщина. — Я не выбрасывала старую одежду мужа. Говорят, плохая примета, но я не верю. Мы что-нибудь вам подберем. Хотите пробираться к нашим?
— Хочу, — сдержанно согласился Алексей.
Глава седьмая
Он стоял за калиткой, наблюдал из-за листвы, как поддатые немцы катаются на мотоциклах «харлей-дэвидсон», отнятых у группы «Смерша». Всю ночь эти «влашки» простояли во дворе семейства Божковых, в ходе штурма не пострадали и теперь превратились в трофеи германской армии. Немцы развлекались — носились кругами перед разрушенным домом Божковых, веселились как дети. Один гонялся за другим, тот улепетывал зигзагами, едва не перевернулся, съехав в кювет. Преследователь улюлюкал: иду на таран! Треск, задорный смех — он врезался сзади в мотоцикл, ухитрился усидеть в седле. У пораженного «харлея» оторвалась люлька, запрыгала свободным ходом к ближайшему забору, из-за которого подглядывала старая бабка. Люлька вонзилась в забор, проломила пару досок. Посыпались горшки, насаженные на штакетник. Бабка в страхе попятилась, заковыляла прочь. Солдаты гоготали, тыкали в нее пальцами. Что-то раздраженно выкрикнул офицер. Солдаты оставили свою забаву, бросили мотоциклы и неторопливо потянулись строиться. Через несколько минут мимо ограды протопала маленькая колонна из шести военнослужащих вермахта. Офицер шел сзади, постукивал тонким прутиком по голенищу сапога. Алексей присел, его не заметили. Он дождался, пока патруль удалится, покосился на окно, где из-за шторки подглядывала Ольга Матвеевна, открыл калитку…
Преобразился он на славу. Сутулый мужчина неопределенных лет сильно хромал, опирался на старомодную трость с тяжелым набалдашником. Ватные штаны с заплатами, рваный пиджак с «бухгалтерскими» налокотниками, стоптанные ботинки «прощай молодость». На лоб он надвинул неприметную кепку, нацепил очки со слабыми диоптриями, дужки которых нестерпимо жали, — у сына Ольги Матвеевны, угнанного в Германию, было слабое зрение. Хотелось верить, что он не переусердствовал. Ржавый складной нож покоился в брюках, сзади за пояс он втиснул «ТТ».
Улица словно вымерла — пустая в оба конца. Свернуть через сто метров в переулок, выйти на Центральную улицу, изучить обстановку…
