Он снова крался вдоль забора, лежал в траве на другой стороне проезжей части. Странная какая-то прогулка у него вырисовывалась, обильно смоченная кровью предателей…
Солдаты выгнали из-за угла конторы двух избитых красноармейцев. Оба молодые, русоволосые. В плен попали, как же их так угораздило! Люто избитые, босые, в оборванных гимнастерках. Полицаи подталкивали их прикладами, награждали зуботычинами. На небольшом отдалении шли четверо немецких автоматчиков. Знакомый полицейский огрел пленника прикладом в затылок, вытолкал на дорогу и стал озираться, недоуменно моргая, ну, и где его подельник? Но отвлекаться не стал, правда, еще несколько раз оглянулся. Процессия поволоклась к Центральной улице. Автоматчики шли следом, держа оружие наготове, то и дело оборачивались. Несколько раз Алексей вскидывал пистолет, чтобы открыть огонь, отпускал и снова припадал к прицелу, терзаясь муками совести. Что он может сделать? Успокоить душу? Причем навечно успокоить! У него задание особой важности, контратака немецких войск задание не отменяет. Он должен, по крайней мере, попытаться его выполнить! Все равно он тут никого не спасет…
Вдруг из переулка раздалась пальба. Один из пленных резко ударил локтем идущего сзади полицая, и тот согнулся пополам. Парень выхватил карабин из ослабевшей руки, перемахнул через поваленную ограду и помчался вперед, выбрасывая ноги. Второй оттолкнул конвоира и устремился за товарищем. Загомонили солдаты, надрывали глотки обескураженные полицаи. Кто-то прыгнул за пленниками, но неудачно, треснулся черепом о продольный брус, взревел от боли. Остальные стали остервенело палить, вскидывали карабины, передергивали затворы. Беглецы упали в сорняки, эта спонтанная затея была заведомо обречена на провал…
Алексей справился с желанием опустошить обойму. Сколько их — безвестных бойцов Красной Армии, погибших от рук фашистских палачей… Он переполз на соседний огород, выждал какое-то время, затем поднялся и заковылял на Центральную улицу…
Здесь было людно, и он не выглядел «белой вороной». Появилась возможность затеряться, слиться с массой. Улица выглядела страшновато. Дважды за последние двое суток по ней прокатился безжалостный молох. Дома через один были разрушены, дорогу перепахали мины и снаряды. Механический голос в рупоре на ломаном русском вещал, что всем городским жителям надлежит собраться на главной площади, где перед ними выступят представители вернувшейся оккупационной администрации. Люди брели на запад, к городской площади. В основном это были женщины, старики. Молодежь давно угнали в Германию. На перекрестках стояли патрули — солдаты, сложив руки на автоматы, презрительно смотрели на толпу.
Участие в «торжественном мероприятии» по случаю «триумфального» возвращения немцев в планы капитана Макарова не входило. Он как бы ненароком смещался к правой стороне дороги, чтобы переулком выйти на Подъемную улицу. Переулки располагались через каждые двести метров. Первый был завален обломками рухнувшего дома. На руинах копошилась воющая женщина в платке, жалобно звала какую-то Нюсю, пыталась оттащить тяжелую балку. У нее явно намечались проблемы с психикой. Невдалеке стоял приземистый бугай в форме вермахта, равнодушно смотрел на ее потуги. Местные жители тоже привыкли к чужому горю, опускали головы, отворачивались. В следующем переулке стоял мотоцикл. Солдаты позевывали, томились бездельем. Пройти мимо них было нереально, обязательно привяжутся. Из следующего переулка высовывался танк — самая ходовая в немецких войсках «Пантера», считавшаяся тяжелой, хотя недавно поступивший в войска «Тигр» был куда тяжелее.
Алексей брел, опустив голову и опираясь на палку. Свернуть было некуда. Он приближался к площади. Если немцы вздумают обыскать подозрительного типа (видно, что не старый, хоть и корчит из себя последнего инвалида), то придется погибать с «музыкой». Вооруженных врагов в окрестностях дороги становилось все больше…
Людская масса делалась все гуще, люди стояли отдельными кучками, приглушенно переговаривались. Они выглядели растерянными, выбитыми из колеи. Впрочем, кто-то радовался. «Что, коммуняки хреновы, недолго продержались? Вышибла вас непобедимая германская армия!» — хихикал пьяненький заморыш в овчинной безрукавке. Алексей смещался на северную оконечность площади — ближе к переулку, в котором переминались два автоматчика, всех впускали на площадь, никого не выпускали. Собралось несколько сотен гражданского населения. Скорбно возвышались когда-то прилизанные административные здания: горсовет, переоборудованный в комендатуру, райком партии, райотдел НКВД и милиции. В комендатуре зияли свежие пробоины, лежали трупы, которые никто не убирал. На другом конце площади стояла восьмиколесная «Пума», еще один танк, возле него курили члены экипажа в черных комбинезонах. Прохаживались солдаты и офицеры. Площадь была оцеплена. Выделялись несколько крепышей в полицейском обмундировании, они задирали женщин в платочках, знакомый коренастый тип отвешивал затрещины (не больные, но обидные) робкому юнцу, который после каждого удара втягивал голову в плечи.
Ожидание не затянулось. Из легкого штабного автомобиля вышел надменный чин в звании майора, исподлобья обозрел собравшихся. Такое ощущение, что он видел всех, никто не ускользнул от его внимания. Холеное лицо офицера перекосила гримаса. Он что-то сказал сопровождающему его гауптману, тот засмеялся. Подбежал какой-то юркий «тушканчик» в мятом пиджаке, стал подобострастно слушать, что говорит ему офицер, а потом надрывно взвизгнул:
— Граждане городские жители! Командование германских вооруженных сил от всей души поздравляет вас с новым витком освобождения страны от ига большевизма! Германские войска перегруппировались и нанесли сокрушительный удар, освободив ваш город! Вы свободны, горожане! Германское командование предупреждает вас: любой, кто будет замечен в действиях, направленных против Великой Германии, подлежит немедленному уничтожению на месте без суда и следствия! Все, кто прячет большевиков, жидов и солдат Красной Армии, подлежат расстрелу! Все обязаны собрать и через два часа доставить на эту площадь имеющиеся продукты питания — для нужд наступающей немецкой армии! Все, способные работать, включая лиц пенсионного возраста, обязаны прибыть на эту площадь с шанцевым инструментом через три часа! Не заставляйте немецких солдат ходить по домам и настойчиво вас упрашивать! Любое неподчинение — расстрел!
Похоже, немцы собирались восстанавливать укрепрайон на востоке города, смятый советскими танками. Многое бы отдал капитан Макаров, чтобы быть в курсе оперативной обстановки на фронте. Если немцы продвинулись вперед и на других участках, то дело худо. Но оперативную обстановку он знать не мог, приходилось плутать в потемках.
«Тушканчик» продолжал вещать, срывал натруженный голос, но Алексей уже не слушал. Его обступали люди — мрачные, раздавленные. «Слышь, Поликарпыч, а Советы-то надолго ушли? — спрашивал седой пенсионер другого. — Мы ни хрена не поняли, вроде появились, заняли город… а теперь опять немчура вокруг… По мне так лучше Советы, нежели эти басурмане…» — «Отвяжись, Петрович, я тебе что, Совинформбюро? — гундел плешивый сосед. — Самому это ни хрена не нравится… Злой нынче немец пошел, вот как начнет всех крошить без разбора… Наши хотя бы немного разбираются, прежде чем стрелять…»
