Автомобили. Топливо. Бензин? Что это говорит о здешней цивилизации?
То, что они убивают друг друга и бросают гнить непогребёнными, в первую очередь это.
Он уже собирается дать лебёдке обратный ход, когда краем глаза цепляется за рисунок. Неудивительно, что не увидел раньше — так рисунок поблёк от времени, почти слился с тканью нагрудного кармана. Желтый треугольник с белой вершиной, как схематическое изображение горы. А потом он обнаруживается ещё и на облезшем борту грузовика — пятнами проглядывает сквозь хлопья ржавчины. На других грузовиках он, должно быть, тоже присутствует. Что это за символ?
Символ нашей общности, говорят мертвецы, нашего племени, из-за чего нас и убили. Стали бы они стрелять в нас, если бы мы были, как они? Но ничего страшного, в самом-то деле… Нетерпимость друг к другу — так по-человечески.
Этот мир, возможно, разделён и враждует.
В руины, похоже, наведывается нечто вооруженное и недоброе.
Капитан медленно оглядывается.
У города запах воды и цветения. Полуденное небо давит сверху, обещая жар до самого заката. Белка скачет по суку нависшего над каналом дерева… да, наверное, белка, маленький пушистый грызун, которому вполне подходит это название, несмотря на две пары ушей на любознательной морде и отчего-то зеленоватую шкурку. Что-то лохматое, низкое, бело-коричневое на противоположном берегу шарится в зарослях. Звери, зверьки… Но Капитан вслушивается, пытаясь вычленить в природном зуде и шорохах шаги человека. Вчера он был бы им рад. Сегодня — не то, чтобы очень.
Курт бросает мелкий камешек, который со звоном отлетает от мутного колёсного диска. Капитан вздрагивает.
— Патлатый, давай обратно. Полюбовались на некрополь и хватит. Пойдёмте уже, а? Мне совсем не нравится, что мы торчим тут, как мишени.
Капитан всегда полагал, что нет ничего лучше бессловесного понимания.
Что-то ещё проявляется здесь, думает командир и осматривается. Что-то, выдающее присутствие разумных существ, потому что на этом широком проспекте, который уводит туда, где на горизонте они видели дым, — на заросшем и мокром, трепещущем на ветру бывшем проспекте, где гулкий и шершавый рельс вдруг отдается под ногой, шепча, что по проспекту некогда ходили трамваи — совершенно неожиданными оказываются воткнутые в траву факелы. Днем, при солнечном свете, просто палки с тряпками, слабо пахнущими едкой жидкостью. Под факелами и около них нет тропинок, говорящих бы о нахоженных путях, целеустремленно куда-то ведущих. Кто бы и когда здесь ни ходил, смятая трава всегда оказывалась сильнее. Но факелы вряд ли поставили местные коты.
— Кому-то очень нужно освещение ночью.
— Чтобы метко стрелять? — предполагает Курт.
— Чтобы не заблудиться. Или не бояться города. Я думаю, второе.
— Или ещё отпугивать хищных зверей.
— Возможно. Но это наводит на мысль, что наши неведомые факельщики слишком слабы для того, чтобы быть причастными к убийству в канале. Мы шли от моста до проспекта минут сорок, и что-то по пути я не видел никаких палок с тряпками. А ты не заметил? В том всё и дело. В ту часть города, где мёртвые и воронка, здешние двуногие обитатели, похоже, не очень суются.
— Почему ты решил, что они двуногие?
— Так проще на первое время. Ладно, следи за дорогой.
— Скажешь тоже: дорога. Капитан, это же теперь просто луг…
Зной трещит сверчками и цикадами. Те же подсолнухи — множество круглых светил — таращатся из травы, как любопытные лица. И сколько здесь монументальных зданий, рассматривает их командир, — осевших, тронутых мхом и плющом, но до сих пор красивых — сколько колонн, высоких и изящных ступеней, поеденных временем кариатид, заплесневелых чаш фонтанов, а потом замечает нечто очень странное и останавливается.
Четвёртая, заинтересованно высунувшись из-под плеча, издает короткий смешок.
— Этот милый домик выглядит так, будто его стошнило бетоном.
— Какое грубое сравнение. Но ты права насчет бетона. Только не стошнило — им просто заделали вход.
Они тщетно высматривают буквы на фронтоне или просто вывеску, пытаются заглянуть в окна — окон первого этажа нет, только ниши-обманки, а до второго метра четыре. В здании, должно быть, высокие потолки. Но им внезапно помогает ветер: словно пронзив отчего-то странный дом насквозь, он приносит сухой специфический запах. Немного едкий, как и запах от тряпок на факелах, более крепкий, но совсем другой природы. Не горючая жидкость, масло или смола — спалённая типография, съёжившиеся чернила и краски, съеденная огнем бумага. Запах кажется довольно свежим. Недавним.
Им не приходится придумывать, как проникнуть в здание, — пока Капитан и Курт выясняют, кто кому залезет на плечи и попробует дотянуться до окон, Лучик, заглянув за угол в привычке оберегать покой тех, кто занят изучением чего-то и в силу этого не может среагировать на опасность, обнаруживает в стене большую дыру. Хрустя битым камнем и штукатуркой, она приближается к дыре и рассматривает. Потом зовёт остальных. Уже вместе они вглядываются в прохладный провал, открывающий торчащую из стен арматуру и гнилые доски пола какого-то пустого помещения. Здесь бетона нет. Провал возник позже, чем кто-то заделал главный вход в здание.
Из помещения ведет открытая дверь. Сквозняк катает по запылённому коридору клочки паутины и серые мусорные комки. Коридор выглядит облезлым, пустынным и тихим, уходящим от света пробитой в толстой стене дыры в затхлый, пахнущий бумажным пеплом мрак. Капитан оттирает девушек плечом и включает фонарик прицела.
— Как выскочит оттуда какая-нибудь дрянь…
— А ты ей: «Привет!» — советует младшая.
— Да. Свинцом в морду. Пошли. Смотрите по сторонам.
— Скажешь тоже: по сторонам. Это же коридор, узкий…
Но именно Курт и обнаруживает это первым.
— Поглядите-ка — следы в пыли.
Застывшие, а кое-где смазанные, но из-за толщины грязи и пепла на мраморном полу коридора так похожие на окаменелые оттиски, следы вьются, пересекаются и сливаются. Не кошачьи уже — человеческие. Тех, кто ходит прямо и на двух ногах. У них явно довольно грубая обувь, потому что следы широки, а отпечаток подошв однообразен, но это обувь, какой бы она ни была, это — знание сапожного дела. А то, что было в канале, — знание огнестрельного оружия. Это и правда вполне могут быть знания совсем разных групп людей, думает командир. Но повод быть внимательными от того не отменяется.
Он говорит себе это и тогда, когда пронзённая светом фонариков темнота коридора выводит их в широкий вестибюль. Никого, кроме них, в нём нет, на растрескавшемся бетоне, стёкшем на пол, как оползень, растут бледные от недостатка света лопухи и чахлая трава, сонная тишина сочится с широкой лестницы, ведущей на второй этаж и помещения в нём — но Капитан снова, с холодным спокойствием думает: «Внимательно смотри на то, что ты видишь сейчас, запоминай, делай выводы», потому что поджидавшее их оказывается нехорошим, неприятным, даже пугающим.
