— Кучу-кучу зим прожил.
Лучик человеку понравилась, с ней он заговорил охотно. Она нравилась всем — обычный вполне парадокс. Незаменимый.
— А как его зовут?
— Да что ж, зачем имя! Он же старейшина.
— И как — так его и зовете?
— Ага. У вас — нет?
— У нас у всех есть имена.
— На то и армейцы. Другое племя. Я и не знал, что женщины тоже ходят со стрелом. Но я недавно прислужник, учусь. Старейшина пока разрешает только собирать цветы на брагу.
— Ученье — свет, — одобрил Курт. — Ты молодец.
Четвёртая тоже присела на корточки, потом оперлась на одно колено и принялась рисовать в пыли. Прислужник с интересом уставился на её деловито чертящий палец.
— Рисунки? — понимающе спросил он.
— Да, — подтвердила Четвёртая и изобразила: схематичный человечек с букетом.
— Это как бы ты, — объяснила рыжая. — Собрал цветочки на это своё пойло.
— Для старейшины, — поправил человек. — А чего — похож…
— Дальше ты куда идёшь?
— Назад в деревню, ясное дело.
Она нарисовала ряд квадратов с деревянными крышами.
— Деревня, — согласился человек и пририсовал паре домов по трубе.
Рядом с деревней образовались высокие прямоугольники с проёмами окон.
— Это место, откуда ты принёс цветы.
— Город камней.
— В нём кто-то живет? Люди?
— Одни животные. И духи.
— Духи кого?
— Прежних.
Прежних ознаменовало пустое место. Человек взглянул на Четвёртую.
— Как выглядели прежние? — спросила она. — Я не знаю. Ты нарисуешь?
Он ловко изобразил ещё одного человечка.
— Наши предки.
— Что с ними стало?
Человек, увлекшийся полудетской игрой в рисованную визуализацию, — метод, в миру часто используемый теми, кто изучает психику, и не менее часто Идущими, желающими установить контакт — нахмурил лоб. Сколько ему лет — двадцать, тридцать, сорок?
— Не могу показать.
— А сказать? — мягко спросила Четвёртая.
Человек молитвенно сложил ладони, всё-таки показывая, но не рисунком.
— Бог? — предположила Четвёртая.
Человек поклонился кому-то невидимому. Потом спросил:
— Почему вы не играете так на ярмарке? Это ведь интересно, я люблю, когда мне рисуют…
Четвёртая победоносно посмотрела на Капитана.
— Учись, варвар.
— Ученье — свет, — поддакнул Курт и с хрустом разгрыз ещё одну выловленную барбариску.
Четвёртая хотела спросить, как звали этого их бога, или же у него, как и у старейшины, не было имени, — просто Бог — но тут прислужник засуетился.
— Всё сидим-сидим, разговариваем, а старейшина ждёт. Хотите, вместе пойдём, только мне прежде надо в распадку — там кермек растёт.
— Распадка — далеко? — спросил Капитан.
— Нет, рядышком. Пойдёмте, прогуляемся. Не скажу, так и быть, что вы в городе нашем ходили… только помогите мне кое в чём. Поможете?
Капитан выразил желание узнать, что за помощь от них потребовалась.
— Распадка же, — многозначительно произнёс человек. — А в распадке — равк. У меня, конечно, есть одна вещица, старейшина дал, да и равка я там никогда раньше не видел, но раз другие прислужники говорят, значит, водится. Там — равк, а у вас — стрел. Как выскочит равк, так и ляжет.
— Равк, — задумчиво сказала Четвёртая
Человек взглянул на неё, потом зачем-то быстро задрал рукав, посмотрел на свою жилистую руку, вернул рукав обратно и изобразил на песке оскаленную треугольную морду.
— У вас, говорят, их почти всех перебили. Так можете теперь и наших… на здоровье. Никакой от них пользы, только вред: скотину портят, людей пугают…
— Примем к сведению, — любезно ответил Курт.
Лучик покачалась на носках. Человек залюбовался её волосами.
— Ромашкой моешь? Или льном? Старейшина всякие отвары полезные делает, знаем…
— Шампунем, — хихикнула Лучик.
— И такое у него, наверное, есть. Ну что, вы идёте?
Прислужник поднялся и отряхнул балахон от прилипчивой пыли. Ростом он был с Четвёртую.
— Идёте? — бесхитростные голубые глаза перебежали с одного лица на другое. На ресницах тоже осела пыль, высветлив их и вызолотив.
— Идём, — кивнул Капитан. — А тебя как звать-то, прислужник? Или и ты безымянный?
— Ефим, — с достоинством ответил тот.
— А годков тебе сколько? Ну — зим…
— Так семнадцать.
Курт поперхнулся конфетой.
— Акселерация, — постучал его по спине Капитан. — Обычное дело. Может, здесь ещё и эндемичное. Теперь узнать бы, сколько они вообще живут… А отцу твоему? Или матери? У тебя ведь есть родители?
— Есть. Отец. Сорок. Он старый.
— Но не старше старейшины, верно? — спросила Четвёртая.
Прислужник согласно кивнул.
— Тот долго живёт, все пришествия видел…
— Пришествия? — переспросил Капитан.
Но прислужник уже заторопился вперед, показывая дорогу к распадке.
Они шли по краю бывшего паркового канала, полного бурой воды и кувшинок. В ряд, приминая густую траву, в которой, впрочем, и без того виднелось слабое подобие тропки — такие же собирающие, как их новый знакомец, её протоптали или какие-то звери, было неясно. Первым шагал Ефим. Прислужник нюхал воздух и благостно жмурился. Воздух пах тиной и лягушками — не самое, на взгляд Капитана, приятное сочетание. Он, шедший вторым, повторил свой вопрос в спину серого балахона.
— Какие такие пришествия?
— Всё-то вы в своих лесах сидите, — так же благостно пояснил семнадцатилетний бородатый Ефим, не оборачиваясь. — Конфедератов живых, чай, не видели. А я видел и помню, пусть и был ещё дитём…
— Скажу больше, — виновато ответил Курт. — Мы совсем дикие. Совсем не знаем, кто это такие — конфедераты. А?
Впереди, в кустах лимонного цвета шиповника, кто-то громко зарычал.
Прислужник вздрогнул и замер, как схваченный столбняком. Извлек трясущейся рукой что-то из-под ворота своего балахона и быстро сунул в зубы. Снова замер — будто заледенел. Кажется, что не дыша и не моргая.
— Ефим. Это что — они? — голос Курта звучал насмешливо, но винтовку он уже держал прямо и весь подобрался. — Твои конфедераты?
Прислужник слабо замычал.
