Он повращал глазами, ища на лице Капитана признаки насмешливости, но не нашёл. Повернулся.
— А ты? — уставился прислужник на Курта. — Ты кто?
— Мы — не армейцы, — вздохнул Капитан. — Мы — из мира под другой луной, не такой поломанной, как эта. Хватит нас так звать, во всяком случае, меня…
— Пришли съесть все ваши припасы и увести всех ваших женщин, — встрял Курт. Если их командир не любил, когда его записывают в военные, то самому Курту претило, когда люди так беззастенчиво пялятся. — Тебя мы уведём вместе с ними — красивенький…
Проводник смотрел на него расширенными от изумления глазами — ни дать ни взять обитатель дупла. Пятясь, делал шаг, другой и внезапно кинулся прочь, пару раз забавно споткнувшись в ногах.
— Ефим! Прислужник! Ты чего? — крикнула Луч ему вслед. И разгневанно обратилась к Курту: — Это, между прочим, было грубо и неправда!
Курт хихикнул. Капитан покачал головой.
— Вот так вот. Странно только, что раньше не удрал.
— И не удрал бы вообще, если бы не вы двое!
Каменистый луг перед ними горел тёпло-красным.
— Кермек, — сказала Четвёртая. — А деревню придется самим искать. Невежливые мы с вами гости, оказывается. Но и хозяева тут какие-то…
Далеко впереди бежал человек, высоко подбрасывая стянутые балахоном ноги. Сияющая капля подковы лупила его по груди. Он не оглядывался.
— Да что искать — сказал же, через брод и налево, — ответил Капитан.
— Грубо не грубо, а действовал на нервы. Побежал вон, склерозник, — проговорил Курт. — Заметили, какая у него короткая память? И привычка пялить глаза. Абориген…
— А ещё совершенно детская манера вести разговор, — сказал Капитан. — И рисунки, без которых он может забыть, за чем его послали. Сдается мне, что-то в его котелке не очень правильно варит. Но я не удивляюсь: в мире после катастрофы физические и ментальные изъяны — обыденность…
— Бедный, — сказала Лучик. — Надеюсь, в деревне его не слишком дразнят.
— Дразнят или нет, но в прислужники взяли. Даже за цветами отправляют. Хотя странно, что отправляют безоружным — в место, где водятся какие-то равки. Если нападут, подковка во рту не поможет. Не очень-то старейшину заботит безопасность своих «принеси-подай». Разве что их у него очень много.
— Это жестоко, — ответила Лучик.
— Может быть. Но мы пока здешних законов не знаем. Как весело он рисовал с тобой, рыжая… Привык, видимо.
— Да и ради дверей, — ответила та, срывая цветок. — Забавный.
— Потратил барбариску на психа, — огорчился Курт.
Лучик принялась собирать букет.
— Старейшине, — объяснила она. — По нашей же вине Ефим сбежал. Нужно теперь помочь, а то его накажут.
3. Серый
Земля поглощает все тайны. Она стягивается, как рана, пряча под своим покровом железо и камень, людей и животных, прежних и наших. Мельник как-то копался в своём огороде и нашёл картину, окованную посеребряной рамкой. Лада сказала мне, что на картине, изрядно потускневшей от времени, угадывались женщина и младенец с круглыми ореолами вокруг их голов. Пророчица забрала картину в церковь. Она твёрдо уверена, что ореолы — это Луна, мать и сын — пророки, приближенные к престолу Разрубившего, а сама картина — явное свидетельство того, что и в дикие времена неправильной древности, стёртой из нашего мира за грехи и пороки, существовал тайный культ истинного божества.
Лада и её книги говорили другое. Бог прежних не был Разрубившим Луну. Он был, как и они, человеком, и однажды умер за них, отсрочив гибель своего народа на многие стозимья. А спасти не смог — в него перестали верить, и тогда пришёл Разрубивший, заняв освободившееся место. Зачем помогать грешникам, когда их можно просто стереть?
Не знаю, что правильнее: лечить портящееся и гниющее примочками любви и веры или сразу вырезать. Но каждому миру — тот бог, которого они заслужили. Думаю, это честно.
Мою тайну земля тоже спрячет. Прочтённое напугало меня, и я зарываю шкатулку в саду под той самой яблоней. Серьги, расчёска, шишка, зеркало и амулет — моя мама. Мёртвая уже двенадцать зим, теперь она, возможно, проживет ещё тысячи. Пачкая ладони в чернозёме и глине, я хочу не столько зарыть, сколько выкопать, — что-нибудь, что придаст мне уверенность в неисчезании вещей после смерти мира, в котором жил их хозяин, а не только после смерти человека. Это — единственный вариант бессмертия, для меня понятный. Найдя, я стану уверен, что и сам не исчезну бесследно.
Тонкая палочка, похожая на черенок ложки, тычется мне в ладонь. Я хватаю её и ощупываю — но нет, просто куриная кость.
Лада наказана. Сидит дома, готовится к Очищению. Прохожу мимо её окна, задрав нос. Вспоминаю записку и чувствую, как внутри всё скукоживается и каменеет.
Карманам я больше не доверяю, поэтому спрятал нож в правом ботинке. Сначала было очень неудобно, но я приноровился и привык. В ботинок, по крайней мере, никто не полезет искать. Побрезгуют.
В деревне бегают и суетятся. Завтра — пришествие конфедератов. Как опадёт вишнёвый цвет, значит, ровно месяц ещё, и им пора. Прошлый раз это было почти десять зим назад. Далеко им идти из-за гор, год на дорогу туда и обратно… В бумагах, которые ведёт наш старейшина, сказано, что за день до их прихода воздух начинает пахнуть горелым. Это запах их адских повозок, которые тоже движутся без лошадей.
Конфедераты, по словам стариков, самые прямые потомки прежних. Когда Разрубивший Луну пришёл, чтобы исцелить наш мир, их он не застал — конфедераты укрылись на востоке за длинной горной грядой. Потому они сохранили, помимо знаний, все прежние мерзости и пороки, потому они нам чужие. Потому Разрубивший, вновь сойдя на нашу землю, поведал пророчице, как их очистить. Потому она снаряжает свою дочь, как очищающего, а я ничего не знаю, не понимаю и боюсь.
Горы — вспученная земля. Лада рассказывала, что иные из них так высоки, что достают до солнца верхушками. Безопасно, должно быть, сидеть за ними — ни враги не придут, ни звери. Так зачем конфедератам выбираться в недружественный мир равнин и идти к нам?
Лада, что благодаря своим книжкам умнее, чем иные старичины, опять же говорит, что конфедераты идут не к нам, а мимо нас и в каменный город. Что увозят они оттуда нечто важное, нам ненужное и недоступное, но очень ценное для них. Сотворённое прежними, но не такое бытовое, как считатели или ножи. Лада им завидует. Она ещё ни разу не видела конфедерата вживую и представляет их, наследников прежних, могущественными полубогами. Я тоже их не видел (неудивительно), но помню. В этих воспоминаниях — и боль, и радость. И немножко мама.
…выстроенные в цепь, незримую для меня, всё ползут и ползут они по дороге, и пыль, вздымающаяся из-под колес, забивает мне ноздри. Я кашляю.
Адова повозка тормозит с грохотом и лязганьем.
— Эй, малыш…
