Что поделать, если их ненормальный Курт — любитель крайне неприличных анекдотов.
— Про красивую ведьму с болота и охотника слышали? Ну, как же нет — это о том, что зубы, по поверью, у ведьм не только во рту бывают, а выпившему охотнику сам чёрт не брат…
Дальнейшее повествование о желании охотника проверить, правду ли говорят или брешут, внезапном согласии молодой обольстительной ведьмочки и неожиданной концовке смелого эксперимента приводит старика в подобие экстаза. Он ржёт на весь дом, хрипя и булькая. Курт довольно раскланивается, сияя белозубой улыбкой и зелёными безбожными глазами. На этот вечер он нашёл себе благодарного слушателя, и ему абсолютно плевать, что его величают каким-то армейцем и обещают предоставить на завтрашнем Очищении самое лучшее зрительское место. Ему уже вообще на всё наплевать: на двери, неизвестно когда теперь откроющиеся, на воронку посреди мёртвого города, на котов, мертвецов и непрочитанную книгу. Его талант рассказчика ведь так редко ценят…
Четвертая тихо встаёт и уходит. Её никто не задерживает, напротив, сторонятся, — не то уважительно, не то с опаской, пропуская в сени и аккуратно задёргивая следом занавесь из плотной ткани. Деревенская ночь врывается внутрь через полуоткрытую дверь, оставляя позади гогот и разговоры, принося травянистые запахи, прохладу и тишину, потрескивающую голосами насекомых и зверей. Матово тлеет краешек неба. От звёзд он весь словно в дырчатых прорехах.
— Весёлые аборигены. Но ни черта не мирные.
Она рассматривает темноту, низкий частокол забора, неряшливый кустистый бурьян. Не приходит и пяти минут, как рядом с ней неслышно возникает Капитан. Он горбится, чтобы не стукнуться затылком о низкий косяк двери, приваливается к деревянному срубу и ждет.
— Завтра у местных будет какой-то праздник, — произносит Четвёртая.
— Ну да.
— А мы — любопытствующие соседи, которые захотели приобщиться и посмотреть.
— Верно. Те самые армейцы.
— Слишком гладко сошлось. Что скажешь про динамит у них в сарае?
Капитан насмешливо фыркает.
— А ты результативно в тот раз сходила покурить…
— Он пахнет. Очень сильно пахнет смертью. Я где угодно её почувствую. А на сарае, тем более, был амбарный замок из тех, которые очень легко вскрываются любой ерундой вроде гнутого гвоздя или пилочки… Я повесила замок назад, не волнуйся. Охраны не было, никто не видел. Там целая гора взрывчатки, Капитан. Можно ей увешаться с ног до макушки.
Капитан поворачивает голову, чтобы посмотреть ей в лицо. В темноте его белые шрамы особенно ярко видны, а глаза, напротив, как два чёрных провала. Поэтому, удивляется ли он в очередной раз такой гиперчувствительности на определённого рода вещи или же, напротив, сомневается, не разобрать.
— Дядя говорил, что те, кто умирали, но остались живы, становятся способны чуять смерть. В этом я ему верю.
Она не оправдывает своё страшное чутье, просто доносит информацию.
— Он для тебя всё-таки авторитет, — Капитан по-доброму улыбается.
Собеседница дёргает плечом.
— Так зачем динамит, как думаешь? — спрашивает она вместо возражений.
— Рыбу они им глушат, вот зачем.
— С чего это ты взял?
— Ну, как… Не знаю. А ты решила, что он тоже понадобится завтра?
— Для чего на празднике что-то взрывать?
— Возможно, для их местного бога. Кстати, слышала, как он называется? Разрубивший Луну.
— Что?
— Символично, правда?
— Тогда, может, и разрубят что-нибудь… то есть подорвут… во славу…
— Или кого-нибудь.
Четвёртая укоризненно качает головой.
— И кто из нас ужасен, хотела бы я знать?
Капитан тихо смеётся.
— Да рыбу же, рыбу, хотя и её жалко, и вообще, это чистой воды браконьерство… Попробую узнать у старика побольше. Курт его разговорил, молодчина, пусть и методы его… кхм.
— У меня уже на третьем анекдоте завяли уши.
— У меня — на шестом.
— Ты сильный.
— Просто до шестого не вслушивался, а думал о своём. И не подлизывайся.
— Это был комплимент, дурачок.
— Предупреждай заранее, я, как знаешь, к ним не привык… Будешь здесь?
— Надоело. Лучше прогуляюсь.
— Недалеко. И без оружия не ходи.
— Пф!
— Это приказ.
— Ещё и заботливый. Кэп-мамочка.
— Стукнуть бы тебя, нахалка…
— Ладно-ладно, не мамочка — папочка. Оба сразу, как уже однажды говорилось. Только не раздражайся. И выясни, что хотел. «Очищение»… Не вяжется это слово с динамитом.
— Отчего же. Очищают не только водой, но и огнём. Как инквизиция в средневековье за некоторыми общего типа дверьми. За нашей земной, например.
— Сжигая людей?
— Да.
— Плохо. Тогда всё это плохо. Иди. И я пойду, подумаю…
Местный выступает из тени лабаза и хрипло просит прикурить. Он стар и не представляет опасности, хотя довольно въедливо щупает глазами, невысок ростом, бородат и тощ, а тянет от него почему-то овчарней — пастух, наверное.
— Хорош табачок, — нюхает воздух. — Но у нас лучше.
— Да ну.
— Экие вы, — хмурится он. — Армейцы, что ни говори. Всё в оружие обращаете. Два слова в ответ, а уже обидно.
— Я не со зла. Я так всегда разговариваю.
— Ладно уж, не будем… Дело у меня к вам есть, серьёзное. Можно?
— А если я скажу «нет»?
— А вы не говорите.
Местный явно не из трусливых. Четвёртой становится любопытно.
— Слушаю.
Он откашливается.
— Вы, — сделав паузу, произносит этот нечёсаный диковатый старик. — Вы, армейцы. Знаете, что тут завтра будет?
— Праздник. Очищение.
— А вы знаете смысл его?
— Нет. Расскажите.
— Это не праздник. Это — гнилое дело. Смертоубийство. Видите дом с краю? Там, в погребе, парнишка. Его заперли, потому что он может помешать. Хотите, поговорите с ним. Он вам расскажет…
— Вы ему сочувствуете?
— Да.
— Так почему не поможете?
— Я тот, кто должен его охранять.
— И, чтобы не вызвать гнев на себя, обращаетесь к постороннему. Мудрая позиция, но отчего вы полагаете, что я так сразу…
— Потому что нам больше не на кого надеяться.
— Нам?
— Людям. Людям, которые тут ещё остались людьми.
