Большую часть ругательств я не знаю, но остального вполне достаточно, чтобы задохнуться от смущения, покраснеть и уткнуться в брёвна стены. Ох уж эти прежние. Ох, мои уши…
— … дрянь! — но это она не на меня, просто, похоже, одновременно и разозлена, и очень огорошена. — О чём они говорили, все трое?
— Не совсем трое. Третий подошел позже и ко мне, не к ним. Ну, вот…
Вкратце пересказываю ей и вчерашний разговор под дубом. Но про подарок третьего отчего-то умалчиваю — запинаюсь и сворачиваю рассказ тем, как меня запер отец. Не уверен, что это правильно, однако момент уже упущен: мы выходим из дома на улицу. Разбуженная нами Кубышка мяукает и путается в ногах — не понимает, куда я так поздно собрался.
— Где живёт твоя подруга? — стоя под тёмной прохладой, Четвёртая делает странное: слушает. Слушает ночь, как слушал бы я. Но она — зрячая, я это уже понял. Забавно и внезапно по-родственному приятно оказывается осознавать, что кто-то обращается к миру вокруг так же, как ты.
— В центре деревни, там, где колодец и площадь, — торопливо отвечаю я. — Наверное, спит сейчас.
— Следуя тому, что ты мне рассказал, сама она уйти не захочет. Придется уводить насильно.
— Не надо, — вздрагиваю. — Я её уговорю.
— Не была бы так уверена. Погоди, не спеши! Стой. Нужно подумать.
— Скоро рассветёт. Деревня проснется — наши и так встают рано, а сегодня тем более, Очищение же… Нельзя нам ждать!
— Я должна поговорить со своими.
— Которые в доме старейшины?
— Да.
— Тогда пойдём к ним. Только быстро. Пожалуйста!
Она ерошит мне волосы. Ледяные тоже могут быть добрыми.
Я прячусь в кустах, уже не волнуясь о том, что могу обстрекаться крапивой. Мне холодно, но об этом я тоже не думаю — я просто жду. И слушаю, как шуршит время.
Оно утекает вместе с бегом невидимых для меня небесных светил. Раздробленная Луна ползёт высоко над моей головой, и сегодня она холодна, как сама ночь, но она — часть истории прежних. Придуманного цвета, наверняка ненастоящего окраса — и свидетель, и палач, и жертва. Пророчица оставила Луне только одну роль, хотя на самом деле их три. Мне кажется важной эта случайная мысль, но почему, я не знаю. Я хочу высказать её Четвёртой, когда та возвращается, но тут же забываю от волнения.
— Пошли.
В горнице мужчина — шелест длинных, стянутых на затылке волос, осязаемая собранность и твёрдая привычка главенствовать — крепко берёт меня за плечи. Я ощущаю, что он смотрит мне в глаза. Ещё двое за его спиной, и оттуда непонятно ударяет узнаванием. Узнаванием меня — оно словно бы вдруг запнувшийся вдох. Впрочем, это чувство так быстро проходит, что я не успеваю понять, кому из тех двоих оно принадлежало. Я решаю подумать об этом потом.
Если «потом» для нас всех будет.
— Так он не видит, — говорит мужчина, обращаясь к Четвёртой.
— Мне это и не требуется, — немного запальчиво отвечаю я. И запоздало понимаю, что не было причины злиться: в голосе мужчины не прозвучало жалости.
Его зовут Капитан, того, кто помладше — Курт, вторую женщину — Лучик. Старейшина, напившись браги, спит, чуть похрапывая. Прислужники тоже — я ощущаю их пьяный сон, такой для меня привычный, потому что от папаши пахнет похоже. Дорвались-таки до выпивки, хотя им и не полагается. Если старейшина проснется раньше, наверняка пропишет им розги.
— Кратко резюмируя: конфедераты — хорошие, служители культа — плохие, Разрубивший Луну — подарочек от не в меру амбициозных ученых древности, который повредил естественный спутник планеты, свалился на город и устроил прежним локальный армагеддон. Их праздничное Очищение — ритуально-террористический акт. У кого-то из Армады, видно, в день эксперимента было дурное настроение. Предположение подтвердилось, увы… Но мир не из старых образцов — он новый. Понимаете, что это значит? Армада вернулась. А, вот ещё кое-что. Мы, очевидно, все-таки облучились и через полгода отбросим коньки, пережив не очень приятный период угасания и агонии. Кому что, а я хочу кремацию…
— Невмешательство, — начинает было Капитан.
Он говорит, как Стилет. Мне он не нравится.
— Впрочем, здесь мы точно ничего не испортим. А девочку жаль.
Нет же. Он как Ко-респондент.
Спасибо.
В воздухе носится гарь. Кажется, я различаю, как скрипят колеса адовых повозок и ворчат двигающие их стальные сердца. Мы впятером идём по дороге. Не таясь. Оружие моих спутников, их происхождение, их уверенность наполняют меня странной силой. Сам не способный управлять огнестрелом, я чувствую себя так, будто держу палец на курке. Курок призрачен, как поток тёплого света, а называется он — помощь, посланная свыше. Не Разрубившим, фальшивым божеством, а кем-то дружелюбным и живым. Пусть непонятным, нездешним, даже пугающим, если попробовать объять его сущность, но… человеческим. Это — не у каменного алтаря и нечёткого образа вымаливать заступничество и всепрощение. Это так, как если бы я коснулся плеча друга-взрослого, такого, как Костыль, и попросил бы его, и он бы понял меня, подсобил и ничего не попросил в оплату.
— Тебе этот мальчик никого не напомнил? — слышу, как Четвёртая говорит это кому-то из своих друзей.
— Может быть, — отвечает мужчина по имени Курт.
— Ну и…
— И ничего. Бывает. Особенности одной и той же корневой ветви. Схожий генотип. Кажется, так оно объясняется, хотя в данном случае кирпичики сложились в более привычное нашему взгляду… человеческое… гм. Но, если предположить, что и бывший шестнадцатый, и это задверье — эксперименты из единой пробирки, то…
Я хочу спросить, на кого, им знакомого, похож, и при чём тут какие-то ветви и дальнейшие не очень ясные слова, и тут же сразу припоминаю, что нечто подобное говорили ещё и вчерашние двое на пастбище под дубом. Но вместо меня, задумавшегося, об этом вдруг спрашивает девушка, Лучик:
— Что за секреты? Я тоже хочу!
Четвёртая многозначительно хмыкает. Хмык предназначается тому, кто Курт, но он не реагирует. Лучик тоже не получает ответа.
— Капитан! — жалуется она. — Меня игнорируют!
Тот скрипит подошвами по пыли.
— И ты! Ну, знаете ли…
— Тихо, — говорит Капитан. — Здесь?
Это уже мне. Мы вышли на площадь.
— Да.
Дом пророчицы спит, не шевелясь, — большое тёмное животное, дышащее тихо и глубоко. Окно в комнату Лады открыто.
— Я сейчас. Не ходите за мной! Лучше обождите снаружи.
Привычным броском переваливаюсь через подоконник. Втягиваю воздух — тепло, цветы, солома, человеческое дыхание. Лада. Лежит в кровати, свернувшись клубочком, и знать не знает, что я пришёл её спасти. Улыбка наползает мне на лицо. Я — совсем как воин из старых книжек, который наконец достиг запертой в каменной башне девицы. Ему даже не пришлось сражаться с чудовищем-равком, вот как повезло…
