— Это всё потому, что ты рыжая, — доверительно сообщает ей Лучик. — Рыжие всегда крайние: то их в колдовстве обвинят, то в отсутствии души.
— А что говорится о блондинках?
— То, что они плохо водят автомобили, — отвечает Курт. — Кэп, у тебя есть права? Есть? Так вот, на меня в качестве пассажира не рассчитывай.
— Сколько тебе повторять, я просто седой.
— А каким был?
— Сине-зелёным. Умолкни.
— Фантастика!
Восхищающегося Курта и уже готовящегося сказать ему что-нибудь ядовитое командира вдруг прерывает Костыль:
— Благодарю вас, Посвящённая-старшая.
Пророчица смотрит на них всех долгим, ничего не выражающим взглядом.
— Прежние, — после продолжительного установившегося молчания произносит она. Голос хрипловат и глух. — Прежние. Накануне пришествия.
Старая женщина в чёрном балахоне не кажется ни удивленной, ни взволнованной. Капитан хочет обратиться к ней, но пророчица поворачивается к Костылю:
— А ты, пасечник с севера, конечно, не знал, что сонный дурман действует не на каждого. Благодарю и тебя. Я слышала весь ваш разговор — от начала и до конца.
Костыль пожимает плечами. На его соломенной шляпе звякают колокольчики.
— Моя дочь спит? — спрашивает пророчица. — Хорошо. Тогда пойдёмте.
Она приглашает их в зал — широкую светлую комнату с множеством высоких окон. Здесь тоже есть небольшой алтарь, как в комнате Лады — плоский и отполированный камень, на котором теснятся оплывшие толстые огарки свечей. А над ним высится знакомая фигура: пустое лицо без единой черты, меч, упёршийся в нарисованную на алтаре трещину. Только не из железа — цельный, грубо обтёсанный кусок дерева, которому неизвестный скульптор постарался придать сходство с Разрубившим в усыпанной пеплом библиотеке.
— В церкви — настоящий алтарь, — замечает взгляды пророчица. — С круглым каменным столом. Все молятся в церкви, но и дома имеют напоминание.
— И в городской библиотеке молятся, надо полагать, — не удерживается Капитан. — Там и пепел для посыпания голов, если вдруг провинился…
— У вас такие ритуалы, прежние? — пророчица кривит бледные губы. — Нет, так мы не делаем.
— Зато — сжигаете. Книги и людей. Да?
Пророчица не отвечает, молча садится на лавку. В зале они широкие, выставлены рядами — домашняя молельная комната, наверняка собирающая домочадцев и работников с кухни и сада в определённое время дня или вечера. Стены и пол голы. Пахнет травами, свечным жиром и маслом.
На ещё одну лавку Костыль укладывает Серого, подложив тому под голову свёрнутую куртку, и усаживается рядом. Капитан успевает заметить тень неудовольствия на сморщенном блеклом лице их провожатой, и думает: та почему-то не любит мальчика. Он тоже садится, как и его спутники, предупреждающе кладет винтовку на колени. Курт пытается поудобнее устроить свои длинные ноги, но проход между лавками узковат, и, когда ему наконец удается пропихнуть ступни под впереди стоящую и вытянуться, он уже не весел, а раздражён на весь свет, в частности, за то, что тот производит такую неудобную мебель.
— Зачем вы нам помогаете?
— Не вам, своему народу, — отвечает пророчица и вслушивается в тихий шум на улице. — У нас очень мало времени… Скажу, как есть. Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Но не хочу и того, чтобы вы умерли — вслед за вами придут ваши братья, мстить. Как конфедераты, которых мы ждём.
Костыль сидит с отстранённым видом, будто его ничто больше не касается. Он держит Серого за руку. Тот спит.
— Почему они идут мстить? — спрашивает Капитан. — Что вы им сделали?
— Десять зим назад несколько деревенских совершили проступок. Пётр-охотник и его приятели. Проступок предопределил грядущую месть. И грядущую защиту от неё…
Мертвецы в канале глядят в небо пустыми глазницами.
— Убийство, — говорит Четвёртая. — Они убили экспедицию.
— Да.
— А вы скрыли это. Верно?
Старая женщина, скрюченная, бледная, похожая на бесцветный гриб, выросший в сыром подвале, медленно поднимает высохшие веки, почти полностью лишённые ресниц.
— Мы были вынуждены. Десять зим назад и раньше к конфедератам относились, как к странникам. Пришли, ушли, не навредили. Просто прохожие. Не враги. Но несдержанность Петра обрекала нас на смерть. Несколько конфедератов выжили после устроенной охотниками бойни. Забрали один грузовик, который охотники ещё не успели сбросить в старый канал. Вернулись домой, чтобы рассказать об убийстве. Смерть пришла бы сегодня, если бы мы не придумали атаковать первыми. Если бы не решились…
— Ваша атака — Очищение, — говорит Капитан.
— Да.
— И своя собственная дочь. Вы сделали из неё оружие.
— Дочь… В том-то и дело. Лада — сирота, ребенок без роду и племени, брошенный кем-то в лесу. Нищенки, из странников, так нередко делают. Пасечник, ты удивлён. Да, мало кто знает, откуда она однажды взялась в моем доме… Приди я тогда на поляну на час-другой позже, нашла бы только кровь. Её бы съели равки, а я — спасла. И вырастила. Вы не отсюда, вы не знаете: спас — значит получил власть над чужой жизнью… Древнее вечное правило. Но, может, и у вас оно есть?
— Нет! — Капитан смотрит на пророчицу с отвращением. — Таких ненормальных понятий у нас не водится. Лучше уж пепел на головы…
Пророчица равнодушно встречает его взгляд. Лучик бросает ей:
— Это зверство — то, как вы распорядились жизнью, которую спасли!
— Это наш способ выжить. Завидя девочку-подростка, идущую навстречу с букетом цветов, конфедераты не станут стрелять. Они… как это? Не варвары. А мы — да, если угодно. Жестоки? Пусть. Но ещё и умны, и хитры.
Капитан ищет в рыбьих глазах что-нибудь, кроме спокойствия, но пророчица отворачивается, считая, видимо, что разговор закончен. Шум снаружи отдает уже закипающим нетерпением.
— Костыль, — обращается пророчица к пасечнику. — Отнеси мальчишку обратно в погреб и закрой. А вы — сидите смирно. Там, снаружи, люди, которые жаждут вашей крови. И в ваших, и в моих интересах этого не допустить. А вы ведь не будете в них стрелять, верно? Я же вижу. Прежние… вы тоже не варвары. Воины. Но не убийцы. Ефим и все, кто приняли вас за армейцев, ошиблись. Вы больше похожи на конфедератов, вернее, это они похожи на вас. Да, неудивительно, вы же их предки. Пусть и не отсюда…
— Тогда и ваши, — говорит Капитан. — Хотя нет. С такими маньяками я не хочу иметь ничего общего.
— Да, тоже мне, родственнички, — бормочет Курт. — Убивают, а сами в убийстве обвиняют… Охотника-то, наверное, грохнул кто из ваших. Вы знаете, кто его убил?
Поднявшаяся на ноги пророчица качает головой.
— Не имеет значения. Он был дурным человеком, причиной сегодняшних бед. Пьяницей, к тому же. Грубый, недружелюбный, жалкий, бесполезный для общества, стыдное бельмо на глазу… Никто его не любил, кроме давно покойной жены. А она происходила из армейцев. Понимаете? Подходили друг другу…
