— Очень издалека. А, может, и не очень, это нам ещё непонятно. Мы здесь оказались случайно. Заблудились, можно сказать.
— А дом ваш где? Какой он?
— Корневой мыльный пузырь. Говорят ли вам что-то такие слова?
Костыль думает.
— Нет. Мне самому жаль, что я так недалёк, но нет. Я знаю, что такое корни — система, питающая растение, знаю, что такое мыльный пузырь — ребятишки часто балуются, выдувая их из ладоней, опущенных в корыто с бельём, где в воде разведён мыльный же экстракт…
— Теперь сложите эти два понятия вместе.
— Представилось множество пузырей, являющих собой цепочки-корни и ведущих… куда? Не вижу.
— Ведущие откуда. Наш мир, из которого мы пришли к вам — главный корень, центр, если угодно, от которого расходятся другие миры, соприкасающиеся друг с другом стенками. Сквозь стенки мы ходим, открывая в них двери. И двери внутри дверей, если надо проскочить в более далёкий мир-пузырь. Так появились и тут. Только направлялись-то мы совсем в другое место…
— Открыли дверь не в той стене?
— Она сама открылась. Так бывает, но редко.
— Вы сказали, что вы — центр?
— Принято считать, что да. Это не из тщеславия или сознания собственной исключительности. Просто именно мы, наши учёные обнаружили цепочки пузырей, поняли, как ходить… Есть миры, развитые лучше нашего, но нет ни одного, где умели бы то же, что умеем мы. Где кто-нибудь сконцентрировался бы вокруг этого умения. Собрал подобных нам людей в одном месте… и двери тоже…
— Вы действительно боги, хоть и люди, — пасечник уважительно наклоняет голову.
— Скорее — случайно одарённые, — поправляет Лучик. — Так ходить умеют единицы. А принцип передачи умения до сих пор не раскрыт и не исследован. Тёмный лес. Стыдобища для богов-то, да?
— Улыбка у вас красивая, — отвечает пасечник.
— И щёки красные. Видите?
— Вижу. Это значит — вы хороший человек, раз краснеете. Ну вот, мы пришли.
Дом очень стар и трухляв — развалюха, приросшая фундаментом к земле. Вокруг него — диковатый запущенный сад с яблонями. Под окошками растут лопухи и крапива. Калитка приотворена, как и видная отсюда входная дверь. Костыль уверенно идёт по узкой тропинке, петляющей вокруг дровяного склада под навесом, колодца и груды какой-то неопознаваемой рухляди: то ли доски, то ли оконные рамы. Что-то шуршит в разросшихся кустах смородины.
— Кошка, — поясняет Костыль, не глядя. — У них кошка живёт.
Он останавливается у крыльца.
— Тихо здесь, — подходит Лучик.
— Тут всегда тихо, окраина. Давайте зайдём через чёрный ход, потому что на кухне…
— Я не боюсь мёртвых, — Лучик поднимается по криво сбитым ступеням и протягивает руку к ржавой дверной ручке. — Видела их много и не всегда в свежем состоянии… Извините за подробности, конечно.
— Сколько вам зим? — внезапно спрашивает Костыль. Он всё ещё не двигается с места.
Она оборачивается.
— Двадцать две.
— Я почему-то думал, что меньше. Но всё равно вы слишком молоды для того, что только что сказали. Про мёртвых.
— Жизнь у каждого своя, — мирно говорит Лучик. — И то, что мы в ней видим. А ещё у нас говорят «лет», а не «зим». Почему вы считаете года по зимам?
— Зимой начинается год. Зимой он и заканчивается…
— Вот как. У нас ведь тоже, но между тем год — это лето. Привет от предков, которые когда-то отсчитывали начало нового годового цикла по-другому…
Половицы скрипят под ногами, когда двое обходят тело, накрытое дерюгой. Костыль на него не смотрит. Лучик — мимолётно. Они спускаются по ступеням («Погреб. Нам сюда»), Лучик впереди, и внизу, где темно и сыро, она отодвигает засов, чтобы открыть ещё одну дверь — тяжелую, обитую железными листами.
— Тут были пустые мешки, давайте уложим паренька поудобнее… Вот так.
Они устраивают Серого на груде холста. Лучик откидывает ногой валяющиеся на полу картофельные клубни и вздыхает, глядя в светлый прямоугольник маленького оконца.
— Кошка, — невпопад говорит она.
Костыль поправляет ремень её винтовки у себя на плече и делает шаг к выходу. Потом поворачивается.
— Теперь я должен оставить вас, — произносит он почти виновато.
— Знаю, — тепло отвечает Лучик. — Вы должны меня оставить. Оставить нас. И отдохнуть.
— Разве отдохнешь, когда тут… — Костыль не договаривает, устало опирается на стену погреба. — Вы уж позаботьтесь о нём…
— Обязательно. А вы? О вас позаботится кто-нибудь?
— Я сам, — коротко говорит он и собирается уходить.
— Подождите.
В полутьме, которая грозит стать темнотой, кода дверь погреба закроется, Костыль смотрит на светловолосую девушку, ожидая, что она скажет ему напоследок.
— Худенькая и маленькая, говорите. Не опасна. Мне даже обидно, — Лучик склоняет голову набок, наблюдая, как недоумённо вздёргивает брови пасечник. — Многие беды проистекают из того, что люди судят по первому впечатлению.
— Не очень вас понимаю…
— Всё просто. Знали бы вы, как мне надоело всех разубеждать в собственной слабости. Особенно мужчин.
Ей жаль высокого человека в смешной шляпе. Из-за его верований, которые и не религия совсем, но так жестоко, безысходно отрицают смысл существования его родного мира, из-за его судьбы, вынудившей покинуть один дом и не принёсшей счастья в другой, из-за неудобства и боли, которые она сейчас ему причинит. Но её научили делать это аккуратно, даже бережно, без желания покалечить и тем более убить. Хотя знал бы кто, как всякий раз сердце обливается кровью, особенно когда нужно остановить того, кто симпатичен, с кем только что так мирно беседовали… Порывисто бросаясь вперёд, Лучик остро касается чужой шеи ребром вывернутой ладони. Усиль нажим, ударь чуть повыше — и смерть. Но она не убийца. Тело бессильно скользит по стене — она успевает подхватить его под мышки и опустить на мешки рядом со спящим Серым.
— Простите меня, — шепчет она потерявшему сознание человеку, на лице которого застыло всё то же недоумение. — Вы мне очень понравились, вы тоже хороший…
— Да и мне он приятен, сумасброд пчёльный. Жив?
Худенькая и маленькая девушка закидывает за плечо свою винтовку и оборачивается на голос наверху лестницы.
— Кошка, — иронично повторяет она. — Да, жив. Так это вы И’нат? Из вас самый никудышный сторож, которого я когда-либо встречала.
— Знаю, — он спускается. — Возраст, наверное, дряхлость… Да ещё и чувствительным стал. Сострадающим. Точно скоро помру. Закрывайте дверь, а я понесу мальчика. Токмо скажите, куда.
— Полезно подслушивать под окнами, так? А ещё и в смородине…
