— А какая правда у вас? — сдержанно спрашивает Четвёртая. Ей не очень понравилось исчезнувшее выражение.
— Наша, — кратко отвечает Лада.
— Феноменально, — Курт фыркает со своего места. — Какое точное пояснение!
Пророчица не вмешивается. Капитан мягко кладёт свою руку на плечо ребёнка.
— Послушай, пожалуйста. Ваше всеобщее помешательство на идее Очищения, будь оно подкреплено религиозными или материальными доводами, заставляет сомневаться в том, что у вас, прошу прощения, существует понятие здравого смысла, да и просто рассудок. Если выразился непонятно, я поправлюсь… не надо, и хорошо. Вы с восторгом выставляете себя недалекими деревенскими жителями, молящимися железному идолу, но это же не правда. У вас есть знания о прошлом. Есть книги, документация… Вы знаете, что случилось с вашими предками, которых вы называете прежними. Верно?
— Да. Они погибли в результате катастрофы.
— А вы, смотрю, не против такого толкования, верховная жрица культа, — ехидно вворачивает Курт.
— Потому как это очевидно, — отвечает пророчица.
— А ваши верования? Одно другому не мешает, а?
Она не успевает ответить, а, может, и не собирается — Капитан снова обращается к Ладе. Она так и не сделала попытки стряхнуть его руку.
— Ты ведь знаешь, что привело к катастрофе?
— Прогресс. Прежние поселили разум в железо.
— И разум дал сбой. Да, да…
Капитан о чём-то задумывается.
— А вы тоже знаете? — понимает Лада. — Знаете, что прогресс обернулся бедой, и как именно это случилось? Кто вам рассказал?
— Твой друг, — с усмешкой поясняет Курт.
— Серый? Откуда он-то… — Лада ахает.
Четвёртая касается своих волос. Её всё ещё смутно, без ассоциаций и обычно возникающих в памяти образов-картин беспокоит сказанное. А ещё она думает про схожий генотип. Какой же мир взяла Армада как-то за образец своих безумных экспериментов?
— Прогресс — это и замена лучин на масляные лампы, и окраска ткани травяными соками, и открытие, что горячий чай при больном горле помогает лучше, если класть в него малину и мёд, — говорит Капитан. — Прогресс — неизбежность, если хочется жить лучше. Мир ваших предков погубила случайность. И просчёт учёных, которые, как я понял, сделали на Луне что-то страшное с помощью своего модуля для бурения. Они не смогли остановить его, когда надо было, а потом не смогли вернуть на орбиту. Потеряли контроль. Он вошёл в атмосферу планеты и не сгорел, частично рухнул на город, а повреждённая Луна разрушилась. Но вместо смерти от железа и вызвавшего новый ледниковый период раскола спутника мог бы упасть метеорит. Или случиться война. Знаешь, что это такое — метеорит и война? Знаешь. Могло быть что угодно, и вы точно так же жили бы нынче в деревянных избушках и носили бы из реки воду! Разве это оправдание для ваших жутких планов — слово прежних, тот самый «прогресс»? А вы — вы разрешили ей читать всё это, не скрывая правды о прошлом… И чего ради?
— Чтобы был выбор, — просто отвечает пророчица. — Прежние или мы. Смерть или жизнь. Я ни к чему не принуждала свою дочь: она сравнила и выбрала.
— Конечно, только, пользуясь каким-то мутным законом о власти над жизнью, обернули всё на пользу своим планам, — неприязненно отзывается Курт. — Девочка, ну ты-то… Какая к чёрту власть! Ты — человек разумный!
— Чужие, — Лада качает головой. — Совсем чужие…
— Серый любит тебя, — вдруг говорит Четвёртая.
Танки хищно поводят дулом. В повадках огромных машин есть что-то от ос — с той лишь разницей, что они не полосатые и не железные. А так — и атакуют роем, и жалят больно, но защищают не гнездо, а деньги, им обещанные. Осы-наёмники. Нет, у насекомых больше чести. Они не желают мзду за убийство себе подобных.
Пастух, замерший на вершине холма, смотрит на грузовики, прищурившись из-под рваного картуза. Он уже собрал всех коров и отогнал на пастбище, смутно понимая, что возвращать их, возможно, будет некому. И некуда. Деревня, крошечный мирок, в котором сто с небольшим человек — всё его население, грозит стать продолжением кладбища. Всё пойдет не так, как решили власть имеющие. Всё уже идет не так. Сейчас здесь слишком много людей с оружием. Но, что намного хуже, сейчас здесь слишком много разных богов и правд. Они-то точно будут сражаться насмерть.
Худенькое лицо кривится. Лада съёживается на своей лавке и подбирает колени к подбородку — будто гаснет свеча. Пророчица вскидывается:
— Этот-то армейский выкормыш?! От такой грязи и даром любовь не нужна!
— А если я сейчас разобью вам череп — яд вытечет или как?
Капитан ловит Четвёртую за локоть, удерживая руку с винтовкой в замахе:
— Не надо.
Толпа снаружи жадно бурлит, кода пророчица отшатывается к одному из приотворённых окошек.
— Моё слово, — выцеживает она сквозь зубы. — И вас разорвут на куски.
— Нет. Мы просто забудем наш уговор и всех здесь перестреляем, — холодно отвечает Четвёртая. — Во всяком случае, я забуду. Я могу и одна. Я очень хорошо могу одна. Вам показать?
Пастушья собака выбегает на середину дороги. Она подметает землю хвостом и улыбчиво скалится, на свой лад приветствуя едущих навстречу иноземцев. Первый грузовик даёт долгий гудок. Он ещё далеко, чтобы напугать собаку, поэтому та не уходит, только прядает ушами. Зато начинает лаять.
— Я верю, — говорит пророчица. Она заметно делает над собой усилие.
— Разумеется. Верить, кажется, ваше основное занятие.
— Так и есть. Но никакие огнестрелы не изменят моего отношения к одному из чёрно-зелёных. Как и нашего решения.
— Мама, — глухо произносит Лада.
— А ты? — смотрит на неё пророчица. — Ты тоже его любишь?
— Не вовремя вы выясняете семейные отношения, — хмыкает Курт. Капитан чувствительно толкает его в бок.
— Хорошо, — пророчица тяжело садится. — Оставим это. И продолжим.
Сегодня в деревне все одеты торжественно — ленты, красивые платья, яркие рубахи, передники и платки, отполированные до блеска сапоги и ботинки, праздничные туфельки. В волосах женщин блестят слюдяные бусины и благоухают венчики вплетённых цветов. Мужчины аккуратно подстрижены. Многие вообще не ложились спать и всю ночь молились — ожидание последнего пришествия взбудоражило, но, как оказалось, ещё и лишило чутья: у них почти перед глазами произошло убийство. И плевать, что они ничего не видели. Видела одна из них — в деревне этого достаточно. В утренней прохладе люди зябнут и переговариваются. Дети, из любопытства прибежавшие вслед за родителями, начинают скучать. Они собираются отдельной кучкой, чтобы поиграть во что-нибудь и согреться. Сапожник звенит бутыльком, припасённым в кармане шаровар. С разных сторон к нему тянутся мужские руки. Кто-то, не успевший закончить свой завтрак, жуёт хлеб с маслом. Кто-то закуривает.
