— Не «просто». Это всё ещё раз подтверждает мою теорию. А профессор что — ни разу кошек не вытаскивал?
— Наверное, нет, иначе — ну, если эта твоя теория верна — запрет был бы неполным.
Кошачьи следы, попетляв среди человеческих, все как один уходили в лес. Быть может, кошки шли охотиться на птиц и белок. Или же у них в лесу были двери, свои собственные, тайные…
— Интересно, как реагируют коты на бродячих, — сказал Рик.
— На бродячих сородичей? Гонят их прочь.
— На бродячие двери. Ни разу не замечал.
— Может, это потому, что твои хвалёные кошки тоже их боятся, — произнёс Ян.
— А ты не боишься?
— Боюсь, — честно признался директор. — Боюсь, потому что не понимаю. Когда мы сумеем разгадать механизм их образования, даже не управлять ими ещё, а всего лишь разгадать, вот тогда перестану.
— Похвальная прямота, — сказал Рик. — Однако я думаю, что никаких разгадок нам не светит.
— Отчего?
— Оттого, что это вне нашего человеческого понимания. Не дозрели ещё. А, может, и никогда…
— Выговор вам, господин заместитель, за такой упаднический настрой.
Рик усмехнулся.
— Выговор надо твоей племяннице, ты знаешь, за что… Выговор, который ты, доброта ходячая, не сделал, только ласково так пожурил — да-да, я осведомлён.
— Ну, вспомнил тоже, — сказал Ян, — событие почти трехмесячной давности.
— Так ведь нет гарантий, что она снова это не сделает.
— Вот как за руку поймаем, там и посмотрим.
— Опять накормишь конфетами и по головке погладишь. Дядюшка…
— Не завидуй.
В сетке футбольных ворот среди белизны просигналило ярко-оранжевое — оставленный кем-то ещё с пятницы мяч, убедился Ян, когда, взрывая снег, подошёл поближе. Да, нескоро теперь неофитам играть здесь на свежем воздухе… Надо бы открыть им помимо имеющихся ещё пару локальных площадок. И вернуть мяч в инвентарную спортзала.
— Погоняем? — предложил Рик.
— Это будет выглядеть, как борьба в грязи.
— Ну и что. Скажи проще, что тебе лень.
— Мне лень. Но он всё-таки пригодится.
Совсем скоро мяч был поднят, очищен от налипшего снега и превращён в снеговиковую голову, за неимением пишуще-чертящего оставленную без глаз и рта. Снеговик остался и без рук — лезть в сосновые посадки за ветками по таким холмообразным сугробам никому не хотелось.
— Снеговик-инвалид, — подвёл итог Ян. — С головой-протезом. Вот жизнь счастливая: стой под снегом и ни о чём не думай.
— Ты опять за старое, Ян. Не хочется тебе, ну и не возись с этим контрольным графиком. Можешь оставить мне.
— Чтобы меня потом совесть заела? Нет.
— Сегодня у тебя была отличная возможность заодно отморозить и её. Почему не воспользовался?
Ян похлопал друга по плечу.
— Ты пытался развеселить меня, спасибо, но тут не в графиках дело, — Ян вспомнил о цвете цифр на часах. — Мне нужно кое-что проверить. Во второй половине дня активность дверей возрастает, и идти тогда вниз… нет, не хочу.
— Нулевой? — сочувственно спросил Рик. — А я собрался было предложить тебе добрести до озера.
— Да, — ответил Ян. — Поэтому отложим прочие гулянки до вечера.
Заместитель посмотрел на него — пристально, вдумчиво.
— Нет, — поспешил сказать Ян. — Нет, со мной нельзя. Ты же знаешь.
— Я и не рассчитывал. Просто у тебя теперь тоже кончик носа… только не красный — белый. И скулы. Как всегда при упоминании нулевого. Но за всё это время я так и не понял, злость ли у тебя так проявляется или страх.
— Если бы я ещё сам понимал, — вздохнул директор.
— Я тебя не обидел? — зам вдруг встревожился.
— Брось… Ну, я пойду.
***
Когда профессор создавал её, он совершенно не озаботился тем, чтобы придумать говорящее название. Ну, Организация и Организация, общность людей, которых связало странное, необъяснимое и чертовски интересное, и этих людей, и себя в том числе, он легко окрестил Идущими, а вот централизованное их объединение в плане должного наименования будто бы сознательно проигнорировал. Ян несколько раз спрашивал у него, почему. Профессор пожимал плечами.
— А не всё ли равно?
Нет, упорствовал Ян, ни разу. Он был молод и не понимал, как такое могущество может обойтись без звучности, которая обозначала бы вес, положение, силу.
— Это всё человеческие тщеславные штучки — если именование, так чтобы погромче, если смерть, то геройская. Скромней надо быть, юноша.
— Но почему тогда вы придумали название нам?
— А я ничего не придумывал, — с удовольствием отвечал профессор, глядя на недоумевающее лицо. — Потому что это не название, а свойство.
Люди-свойства имели, как все прочие, две руки, две ноги и одну любопытную голову, иногда теряли что-нибудь из этого и умирали, ели, пили, спали, пакостили, дружили и дрались. Умели ходить через двери и не знали лингвистических барьеров. Мы, говорил профессор, могли бы быть для общества чрезвычайно полезными, если бы занимались чем-нибудь другим.
— А так что — занимаемся ерундой? — возмущался Ян. — К чему тогда всё это?
— Не ерундой, а рассматриванием. Мы — зрители, если угодно, и предрасположены именно к этому, а вовсе не к действиям и не к изменению. Хотя у кое-кого, несомненно, и возникают подобные мысли, но всё это путь тупиковый, и в конце концов это поймут…
— Странные зрители — со всеми этими исследованиями, изучением…
— Изучение — не изменение.
— Это я понимаю. Но оно ведь не просто так, от скуки, оно для чего-то… Как оно может быть бесполезным?
— Суть в том, что в нашем случае зритель — тот, кто работает лишь на себя. Зритель — потребитель. Погоди, я не договорил. Потребитель специфического вида продукции, о самом существовании которой никто, кроме нас, не подозревает и, соответственно, получить её не в состоянии. Вот так.
— Но им же тоже можно показать. Двери… и то, что за ними…
— И что они с этим будут делать? Это вне их вкусовых предпочтений.
— Э…
— Ну, садись ты, чего маячишь. Попытаться объяснить, что ли…
Профессор утверждал своё вращающееся кресло в относительно неподвижном покое и скрещивал под подбородком худые нервные руки. Он не улыбался, хмурился, потому что вообще улыбался очень редко, и оттого разговор превращался почти что в лекцию. Возможно, он видел в Яне немного туповатого студента, но, как всегда, был очень терпелив.
— Тогда объясните мне ещё, пожалуйста, — просил его Ян, — когда и как всё это началось. Когда начались Идущие. Это ведь вы их — нас — открыли?
