«А у этого Прайма есть прозвище?» — полюбопытствовал Курт. Он только что получил подтверждение своих мыслей, но это его не напугало, даже не поселило в нем скованность — должно быть, потому, что Капитан был ему симпатичен.
«Без понятия, — пожал плечами Капитан. — Я пока не слышал, чтобы к нему кто-то обращался иначе. Ну, разве что сотрудники говорят ещё „господин заместитель“, потому что он действительно заместитель директора, а сам директор говорит „Рик“, потому что Прайм ещё и директорский друг. Директора — вы с ним попозже познакомитесь — зовут Ян Орлов. Потом я вам о них расскажу подробнее. Да, рыжая, не буравь меня взглядом — с этим повременим. Что и тебе советую учесть».
«Это значит — не трепись? — сварливо поинтересовалась рыжая. — Не того предупреждаешь. Вот этот — трепло, а я — только по существу».
«Это значит, что не надо так сразу проводить черту между собой и другими», — туманно сказал Капитан, но рыжая, похоже, его вполне поняла.
«Но рассказывать-то в общем можно?» — уже безо всякой сварливости спросила она.
«Нужно».
Капитан дожевал яблоко и щелчком отправил огрызок в стоящую сбоку от скамейки урну с чугунными ножками-лапами. Курт, спохватившись, что уже смял свой огрызок в кашу, стряхнул его следом и вытер руку о полу халата.
«С вами, конечно, очень тепло и уютно сидеть, что неудивительно, когда здесь живое солнышко, — Капитан подмигнул Лучику. — Но у меня много дел. Я только хотел сказать, что займу нам в столовой столик. Как раз он у окна, на четверых. Обед через час, не опаздывайте».
Седоволосый поднялся и ушёл, а Курт и Лучик смотрели ему вслед. Потом переглянулись. Рыжая в обмене взглядами не участвовала. Она хмурилась.
«Чёрт знает что он о себе возомнил. Куратор, посмотрите-ка…»
«Мне он понравился. Хороший», — не согласилась Луч.
«Мне тоже. Ещё и так аппетитно расписал обед, и предупредил, чтобы не опоздали, — сказал Курт. — Приятно, когда о тебе заботятся».
Рыжая опять вздохнула.
«А ещё он прекрасно умеет поучать и воспитывать, вот увидите. Раз уж взялся официально курировать, а не просто от нечего делать… кто же это его назначил, зараза Прайм, что ли? Ладно. „Приятели“… Ну, приятели так приятели. Ничего не попишешь».
Курт и Лучик уставились на неё. Рыжая смотрела если не доброжелательно, то, по крайней мере, спокойно.
«Чур, я сижу у прохода, — сказала она. — Потому что ем быстро и раньше всех ухожу».
Никто ей не возразил.
«А книгу дашь почитать?» — спросила Лучик.
«Если не будешь загибать уголки», — предупредила рыжеволосая.
Лучик заверила, что не будет. Курт тут же занял за ней читательскую очередь. Не то, чтобы ему очень сильно хотелось что-либо читать вообще, но общение надо было налаживать. И оно, по-видимому, налаживаться уже началось, хотя о собеседниках Курт всё ещё совсем ничего не знал. Только понял, что Капитан — командир, а у рыжей дурной характер. Хотя с Лучиком, в отличие от остальных двоих, он уже…
Лучик взяла его под руку. Он вздрогнул.
«Знобит? Вы простужены?» — обеспокоенно спросила она.
«Нет, всё в порядке. А вы… А вы давайте не на „вы“, а на „ты“. Знаете, я ведь вам придумал… ну, это, прозвание, прозвище, о котором говорил Капитан. Я назвал вас — Лучик, Луч. Потому что вы солнечная и очень красивая».
Лучик смутилась и опять покраснела.
«Сойдёт, — одобрила рыжеволосая. — Но ты всё равно мелкая, солнце живое… Сколько тебе лет — пятнадцать?»
«Семнадцать», — не обиделась та. И тихо добавила: «Мне тоже очень по душе».
«Рыжая, — спросил Курт. — Ты, по-видимому, здесь подольше, чем мы. Расскажешь потом немного, что это вообще за место, откуда здесь столько народа, который, как мы, в больничных халатах и почти ничего о себе не знает, что это за двери такие, о которых мельком обмолвился Прайм, и почему он — зараза… Кстати, тебя как зовут?»
«Так и зовут, как сегодня все звали, но я думаю, что это временная кличка. Расскажу, так и быть, тем более, что этот… господин куратор не против. А тебя?»
«Я только имя помню — Курт», — сказал он, постыдно радуясь, что это не Лучик спросила.
«А прозвище?»
«Его пока нет. Может, тоже придумают».
«Красивое у тебя имя, — сказала Лучик. — Мягкое и стройное. Я бы не меняла».
«Спасибо», — искренне поблагодарил Курт. Он опустил взгляд на руки Лучика, но теперь она сидела, натянув белые рукава почти до самых костяшек пальцев.
Коммуникатор на запястье Капитана, тускло подсвеченный неактивным оранжевым, тихо пиликнул и налился желтизной. Эта была не предыдущая громкая трель, а приглушённый, почти робкий, осторожный звук. Сообщение, не вызов.
— Что там? — Курт попытался заглянуть через плечо и был отпихнут локтем. Впрочем, в отпихивании тоже уже не было хмурости. — Снова Прайм истерит? Надо подарить ему пузырек валерьянки.
Капитан поскрёб пальцами перекрестье шрамов на щеке. И что это такое у него теперь на лице возникло — смущение, что ли?
— Нет. Он извиняется. Ладно, ребята, я ещё отойду, позвоню… Рассказывай, рыжая, рассказывай, я ведь это всё уже знаю.
— И про картину? — спросила Четвёртая.
— Какую?
— Вот, то-то же, — назидательно сказала она. — Я её потом, после всего, даже нашла, посмотрела, сходив в тот музей… И тебя свожу, если вдруг не поверишь. Поэтому мы тебя ждём.
— Я тоже сходил, — сказал Курт.
— И как? — поинтересовалась рыжая.
— Феноменально.
— Капитан, — жалобно попросила Лучик. Капризное нетерпение мигом сделало её младше лет на десять. — Ты, пожалуйста, быстрее с этим разговором. Хочу знать, о чём эти заговорщики так перемигиваются, и в музей хочу, к этой какой-то картине, только без тебя они же не расскажут…
— Бегу-бегу, — согласился Капитан и встал на ноги.
— Терпи, ребёнок, — Курт добродушно погладил младшенькую по макушке. — А ты, патлатый, иди, иди, мирись. Нечего тут…
V
Первое, что он понимает при взгляде на этот портрет — она ему не нравится.
Не нравится, и всё тут. Бессознательное и неоспоримое. Он даже не замечает за собой того, что смотрит и морщится, как если бы в одиночку съел целый лимон. Или как если бы у него болели зубы, о чём Наташка, дёргая его за рукав, и спрашивает — с внезапной тревогой в голосе.
— Роман-Романчик, дорогой мой мальчик… Давно к стоматологу ходил?
Слова выбивают его из вязкого плотного тумана неоформившихся образов и мыслей.
— А? Чего?
«У меня что, изо рта воняет?»
Теперь накатывает другое — острый человеческий стыд, щедро сдобренный стыдом незадачливого ухажёра, севшего на глазах девушки в лужу. Забыв о портрете, Роман нервно зажимает рот ладонью, пытаясь одновременно почуять, чем пахнет его дыхание, и судорожно что-то придумать. Вроде валялись в кармане пастилки с мятой, в кармане пальто… или куртки, но куртка ведь — дома, а пальто сдано в гардероб…
