«Он — не какой-то. Он — необычный».
Они уже преодолели большую часть дороги — к вершине холм становился песчаным, лысел. Сосны росли реже, черничник почти исчез, зато вдоволь было поваленных брёвен, пней и вереска. Вереск цвел фиолетовым и отчего-то пах яблоками. Над ним роились жадные до нектара шмели.
«А в чём его необычность, увидишь, — продолжила Лучик. — И мне очень хочется знать, как именно ты это увидишь».
«Глазами, — великодушно поделился Курт. — По-другому не умею».
«Я имею в виду — что увидишь, какую картину. Предполагаю, что для тебя она будет особенной».
«Ну, если жители этого твоего городка пустят в мою честь фейерверк, то да».
«Болтушка».
Лучик весело глянула на него через плечо, и Курт подумал ещё: не только лес с растущими у его напитанных влагой корней колокольчиками и фиалками, но и золотистое, жаркое от солнца вересковое взгорье. Цветущие цветочные глаза. Озорство и улыбка, в отличие от смертного ужаса, который он в этих глазах однажды видел, казались влитыми в них природой. Тот ужас вызвал человек.
«Только не говори мне, что это станет моим прозвищем», — жалобно сказал Курт.
«Тогда веди себя хорошо».
Он клятвенно пообещал, что постарается, допил свой лимонад, споткнулся ещё раз, полюбовался мимоходом на деловитую колонию крупных чёрных муравьев, обосновавшихся в старом пне, и заприметил несколько кустиков земляники. Узорные листья её выгорели от июльского зноя — пошли жёлтыми и рыжими пятнами. Кое-где ещё темнели небольшие спелые ягоды. Курт, не замедляя шага, стал собирать землянику в пригоршню, чтобы угостить свою спутницу, увлёкся и не заметил, как они выбрались на вершину — Лучик просто сказала «Пришли» и остановилась.
Тут вообще уже деревьев не было — один высохший валежник и вереск, да ещё солнце, въедливо ощупывающее землю. На ровной песчаной проплешине у одного пологого края лежало побелевшее от времени бревно. Лучик подошла к нему и села, закинув ногу на ногу.
«Иди сюда, Курт», — позвала она.
Он прошёл по валежнику, хрустя ветками, сел рядом и протянул Лучику горсть собранных ягод.
«Любое зрелище лучше, когда есть еда».
Она взяла и поблагодарила.
«С тобой не пропадёшь. Добытчик…»
Он улыбнулся — польщённо и смущённо.
«Спасибо на добром слове… Ну, где он, твой волшебный город?»
«Прямо под нами», — и Лучик указала рукой.
Город вставал из зелени, чисто вымытый, яркий и близкий, со всеми его острыми крышами и похожей на устремлённый в небо палец ратушей, и Курт, вдруг узнав его, вздрогнул и выронил землянику в песок. Курт никогда не видел его так, вживую сверху, но видел снятые с аэроплана подарочные открытки-фотографии: в книжной лавке по соседству с его домом был целый прилавок с подобными. «Любимый наш город». Его родной город. Пока он тут две недели хандрил…
Где-то там должна быть мама.
Он вскочил было на ноги, но тут же снова рухнул в песок, давя коленями рассыпанные ягоды. Попался, сдал себя. Придурок! Сейчас она поймёт, что кто-то здесь не совсем непомнящий. Впрочем, она же сама не помнит, ничего не помнит, никого, и его — но, может, так же, как и он, притворяется? Маленькая рука легла ему на плечо.
«Ты чего?» — испуганно спросила Лучик, опускаясь рядом.
«Это мой город, — не в силах сдержаться, забормотал он. — Ты представляешь, это мой родной город… — и сделал жалкую последнюю попытку как-то исправить беду. — Я, наверное, спятил. Почему я так его назвал?»
В окрестностях его родного города спокон веков не было ни одного холма.
«Потому что он необычный, — Лучик обняла его за плечи, а он дико смотрел ей в глаза. — Подстраивающийся. Оборачивается для каждого определённой стороной. Теперь мне это ясно. Я ведь тоже увидела… кое-что родное. Я хотела привести сюда другого, незнающего человека, чтобы понять, что мне сказала по поводу города рыжая: „Под этими холмами — самая большая дверь из существующих“. Чтобы сравнить то, что вижу я, и то, что видит другой. Прости, мне кажется, я сделала тебе больно…»
«Карточка, — продолжал мямлить Курт в пустоту. — С таким же видом. Фотографическая карточка, открытка. Стояла на столе. Наверное, мне надо сказать об этом доктору. И пусть наругает, что лазил на холм, за яблоню-то уже отругала… Дверь? Что за дверь?»
Позади них затрещал и захрумкал валежник.
«Капитан, — сказал голос рыжей. — Ну, как я и думала».
Ветки заскрипели опять. Курт скосил глаза — мелькнуло клетчатое.
«Дверь, — произнёс Капитан, подходя ближе. — Это такое пространственное искажение. Хотя правильнее называть его пространственно-временным. Бывает рукотворным, а бывает самопроизвольным. Существует для того, чтобы через него ходить или просто смотреть. В последнем случае именуется ещё окошком, а обобщённо они все — прорехи. Да, видимо, придется выдавать информацию более крупными дозами… Дети вы любопытные».
Куратор поднял обоих на ноги и отряхнул от песка. Рыжая держала в охапке их халаты.
«Назад мы пойдём другим путём», — объяснила она.
«Курт, у тебя из-за меня теперь на коленках пятна от земляники», — огорчённо сказала Лучик.
«Ерунда! — отмахнулся он. Оторопь, громоздкий страх и изумление ушли, оставив место жгучему желанию получить объяснения. Исключительно полные и толковые. Курт нетерпеливо дёрнул плечом, высвобождаясь от ненавязчивой хватки Капитана, пошатнулся и снова сел на бревно — теперь лицом к стоящим. — Но я отсюда никуда не уйду, пока мне не расскажут про то, что я только что видел».
Капитан вздохнул.
«Подвинься, — произнёс он. — И развернись лицом к городу. Ты узнал его?»
«Да», — сквозь зубы сказал Курт.
Капитан смотрел на него пристально, вдумчиво, и Курт подумал — Капитан всё понял. Но ему вдруг стало безразлично. За их спинами рыжая помогала Лучику выпутать из волос сухую колкую хвою.
«Ой, Луч, да у тебя ещё все брюки в песке. Давай-ка отойдём, чтобы он не летел на эту парочку, и я тебя почищу…»
«И как ты видишь его?» — спросил Капитан, когда девушки удалились.
«Он — город, в котором я родился и вырос, — сказал Курт с горьким вызовом. — А потом я…»
«Не моё дело», — прервал Капитан.
Он смотрел всё так же пристально — шрамы, проходящие через уголки глаз, добавляли пристальности глубокий оттенок всезнания. Но это просто шрамы. Курт засомневался.
«Капитан…»
«Не моё дело, что было потом. Что вообще с тобой было. Или не было. И вообще ничьё дело. Никого здесь это не касается. Запомнил?»
«Но ты же куратор, — растерянно произнёс Курт. — Я думал…»
«Не знаю, что ты там думал, и знать не хочу, и мысли, слава дверям, читать не умею. Да, куратор — вас, какие образовались здесь после выдёргивания. На кой мне ваше прошлое, которого у большинства здесь вообще нет?»
