«Но…»
«Но если ты мне хочешь покаяться, то выбрал неудачное место и не того человека. Смотри сюда, — Капитан ткнул себя пальцем в лицо. — По-твоему, я похож на священника?»
Он разговаривал нарочито жёстко, так не похожий на себя самого, когда они знакомились, и Курт обиделся и примолк.
«А по-другому с этим нельзя, — уже мягче сказал Капитан и потрепал Курта по плечу. — В среде нам подобных прошлое — не всеми приветствуемая тема для разговоров. Часто вызывает негативный отклик. Я полагаю, это не очень приятно».
«Именно», — буркнул Курт.
«Поэтому делай выводы. Ну, всё, не дуйся. Извини меня. И послушай про город».
Лучик вернулась и тоже села рядом, присоединилась к ним и рыжая, и Капитан рассказал — про самую большую прореху из известных. Она образовалась здесь тогда, когда построили здание Организации («Я имею в виду не только главное здание, которое вы ещё не видели, но и больничные корпуса, и — вы их тоже не видели — лаборатории, стадион, парк, в общем, всё») — как сопутствующий побочный эффект, радуга после дождя, таракан, набежавший на хлебные крошки. «Луч, что ты хихикаешь, это не я, между прочим, придумал», — но Капитан улыбался, и можно было подумать, что он специально так сказал, чтобы повеселить. Прореху притащило с собой то, что обитает на нулевом этаже. «И что же там обитает? Тараканы?» — спросил Курт, а Капитан коротко ответил: «Оно» и углубляться в эту тему не стал — добавил лишь, что благодаря этому «оно» здесь всё и держится. Прореха, продолжил Капитан, чаще всего изображает из себя город, для каждого, кто смотрит на неё, свой — а иногда, чередуясь, даже несколько. Извлекает образы из глубин сознания смотрящего. При этом сам человек вовсе необязательно должен живо и ярко их помнить — некоторым картина под холмами кажется знакомой лишь смутно, а то и вообще непонятной, чужой.
«Почему мы это видим?» — спросила Лучик.
«Потому, что мы все — Идущие, — ответил Капитан. — И ходить сквозь прорехи, создавать их, заставлять их показывать нам то, что хотим, для нас так же естественно, как есть, пить, дышать, спать и думать. Прореха-город подчиняется нашим непроизнесённым командам — бессознательному желанию увидеть родные места. Ключевые места нашей жизни. Существует теория, что некоторые из них с нами ещё не случились».
«Ты, наверное, не поверишь, но для меня их сразу три», — с восторгом поделилась Лучик.
«Верю, отчего же, — с улыбкой сказал Капитан. — Какие они?»
«Город, ещё один город и маленькое поселение с белёными домиками, над которыми из труб вьётся дым».
«У тебя отличное зрение, — похвалила до этой минуты молчавшая рыжая. — Чтобы ещё и трубы рассмотреть на крышах».
«А у тебя, Капитан?» — Лучик заглянула ему в лицо, и Курт с удивлением заметил, каким умиротворённым и светлым оно, покрытое загаром и испещрённое шрамами, стало. Может, и не священник, но — проклятие! — что-то есть от святого…
«Два города, оба большие, столицы. Я их отлично знаю, потому что в них жил».
«А ты, Курт, всё так же один видишь?» — Лучик не унималась.
«Увы, у меня всё скромно. Только один… но он меня так взбудоражил, что я, наверное, сегодня не усну».
«Просто попроси у доктора снотворное, — сказала ему рыжая. — Луч, а что ты меня не спросила?»
«Оставила на десерт, — хихикнула та. — Потому что мне кажется, что у такой таинственной особы, как ты, этих городов по меньшей мере десяток».
Рыжая расхохоталась.
«Если бы, — отсмеявшись, сказала она. — Я — как Курт, и город у меня единственный. Очень красивый. Только ни двери его не помню…»
«„Ни двери“ — значит „ни черта“, — пояснил Капитан. — Рыжая уже понахваталась сленга».
Некоторое время они молча посидели бок о бок, греясь на солнце и слушая, как внизу, в сосновом лесу, вопят какие-то пичуги.
«Туда, в город, можно спуститься?» — спросила Лучик.
«Нам — нет, — сказал Капитан. — И даже не пытайтесь: оно вас не пустит. Словно наткнётесь на прозрачную стену. Я пробовал — глухо. И не только я».
«А кому можно?»
«Не знаю. Но, раз его называют дверью, кто-то всё же туда ходил или ходит».
«А обычные люди туда могут случайно попасть? Какие-нибудь заблудившиеся грибники или туристы…»
«Нет. Они эту прореху даже не увидят. Она, в отличие от всех прочих дверей, словно бы разумна… своевольна… чувствует, прячется… глупо, конечно, считать дыру в пространстве-времени обладающей антропоморфным разумом, но, может, у неё есть какой-то другой».
«Но город этот… города, они же настоящие? Или просто картина… странная память…»
«А вот тут, — Капитан обвёл взглядом спутников. — Огромный вопрос без ответа. Потому что этого не узнать точно, пока не потрогаешь руками. Проще говоря, пока не окажешься там».
«Но ты сказал — нам никак», — заметил Курт.
«Верно. Но, может быть, никак — это не навсегда».
«Ты сказал ещё, что кто-то туда ходит. Найти бы этого кого-то и расспросить…»
«Так тебе и расскажут, — усмехнулась рыжая. — Эта прореха у местных — какое-то подобие высшего просветления. Мекка. Поиск святого Грааля. Все к ней тайно или явно стремятся, пытаются в неё попасть, только никто не признается. Потому что это ещё и очень интимная тема. Мы после такого обширного обсуждения вообще должны теперь именоваться семьёй. Кэп — папаша…»
«А ты будешь мамочкой?» — съязвил Капитан.
«Нет. Мамочка — тоже ты. Един в двух лицах».
«Что-то это всё напомнило мне какую-то религию. Не люблю религии».
«Тогда пусть будет наука. Гермафродитизм».
«Иди-ка в дверь, чего придумала…»
Рыжая и Капитан беззлобно ругались, Лучик щурилась на солнце, Курт смотрел. Разглядывал свой город, который, возможно, и не был городом, а был какой-то хамелеонистой ложью. А, может, это и правда он — раскрытая дверь в недавнее прошлое, где в родном доме его очень ждали. Домой он хотел. Да что за издевка — только согласился с тем, что начал новую жизнь, как старая выскочила наперерез и, недосягаемая, поманила…
«Рыжая, хватит! Хватит, сказал, заткни свой поток сквернословия и дурацких идей… нет, это уже не лечится. Пойдёмте-ка отсюда: такое пекло, схватим ещё все удар… Очередная лекция, так и быть, после ужина. Расскажу вам про двери подробней».
Все завозились и зашаркали ногами по плотному слежавшемуся песку. Курт помедлил — что-то попало в глаз. Зажмурился, потёр костяшками пальцев, пытаясь выковырять, извлёк наконец соринку, поднял голову и моргнул: город начал меняться. Очертания, ширина, даже тени — словно клякса пожирала бумагу. Город вздулся, распух и опал, снова проявился будто бы из пепельного облака, и было непонятно, что делать: вопить или молча смотреть. Пока Курт недоумевал, его город стал другим. Но этот, гораздо больше размером и протяжённей, не был знаком ни капли: причудливые, наползающие друг на друга кварталы, поблескивающие на одних окраинах блюдца прудов (озёр?), заводский чад на других… И словно бы окольцовывающая город стена, превращающая его то ли в крепость, то ли в миниатюрное государство. Что за чёрт! Пользуясь местным сленгом — что за дверь….
