Между красных стволов и топорщащихся колких ветвей бесшумно сновали поблёскивающие стеклами коробки автомобилей. Заключая в себя деревья, как воду — аквариум, поднимались здания, киоски и кафе. Разделительная линия четырехполосного проспекта проходила через бурелом и болота. Струился поток человеческих тел. Где-то они спускались под землю, чтобы сесть в невидимые поезда, где-то сворачивали в проулки и улочки. В перспективе дымили трубы и вздымались многоэтажки. Обороты к этому давно привыкли. Старый вожак, поседевший, поджарый, брёл по зарослям чернеца навстречу несущейся на него автомобильной лавине, иногда останавливаясь, чтобы выгрызти с лапы блоху. Оранжевый мусоровоз подмял его под себя и миновал. Оборот даже не повёл ухом. Для него город был нагромождением полупрозрачных образов, ничем не пахнущих и бестелесных, и воспринимался частью рассеянного воздухом света — как редкие лучи или тень. Намного более реальным был треугольный зубчик стены, опушённый мхом, как камни у ручья, на который вожак помочился, соблюдая ежедневный ритуал подтверждения за собой возглавляемой им территории. Остатки стены как раз приходились углом одному из домов, возле которого тощая фигура-фантом разговаривала по мобильному телефону.
— Чёрт возьми, — беззвучно для мира старого оборота охнул призрак, с изумлением от внезапно пролившегося на штанину тепла обозревая свой кроссовок, запруженный неизвестно кем исторгнутой влагой. — Что это за штучки-дрючки?!
Он заозирался, ища собаку или какого-нибудь чокнутого шутника.
Оборот фыркнул и последовал дальше.
Город дрожал и видоизменялся. Он наращивал на себя небоскребы и этажи, эстакадные кольца дорог, футуристические стеклянные башни. Он таял и жался к земле, вытягиваясь на север и юг скучными блочными зданиями. Раскидывал через каналы тяжелые мосты и хвастался старинными дворцами. Тянул к небу кресты, полумесяцы, треугольники и звёзды молельных домов. Кутал в снег черепичные крыши и заметал песком пустынь белые округлые жилища. Расцветал броской зеленью — порой в апреле, а иногда в октябре. Страдал от наводнений и цунами. В нём что-то горело, рвалось, его бомбили и утюжили танками. В нём мирно играли дети. В нём стройная женщина с уже заметной сединой развешивала во дворе своего дома только что выстиранное бельё, а высокий мужчина, одетый в старинного вида чёрный камзол, наблюдал за ней сквозь ограду забора и всё не решался приблизиться. В ярко-рыжих волосах мужчины тоже пролегли белые полосы, он был уже немолодым человеком, но испытывал робость, как шестнадцатилетний. Город подмигивал вечерними огнями находящемуся на возвышенности над ним длинному красному зданию — а ещё людям в больничных халатах, которые, явно или таясь, рассматривали город с вершины холма. На руинах города обитали только обороты.
Они были хищниками, взращенными из пёсьего племени, которых нга боялись и ненавидели, хотя в крови у оборотов ещё жили воспоминания о том, как собаки служили людям. Но к крови их густо примешалось волчье: охотится и убивать. Обороты выслеживали двуногих, таких неповоротливых в ночи, чтобы вонзить клыки в тёплую шею. Вопреки неизменному мнению, которого придерживались нга, обороты не были кровопийцами. Просто жертва умирала быстрее, если оказывалась повреждена артерия. Как все стайные звери, обороты знали заботу и помощь: как кормить детей, обучать молодёжь, греть друг друга, сбившись кучкой в норе в дождливые и холодные дни, гнать прочь чужаков-отщепенцев и защищать самок от не в меру рьяных соседей. Нга приписывали своим злейшим врагам полумистическую силу притворства — но то была лишь стойка на задних лапах, когда-то свойственная одной из собачьих пород. Так обороты делали, издалека завидев одинокую добычу. Но предки дали им и кое-что поважней: инстинкт того, что выживать лучше сообща. Как и заниматься промыслом.
Старый оборот созвал своих состайников. Они покинули бор, чтобы спуститься вниз с откоса к ручью и перейти его, потому что с приближением ночи заговорил и голод. За темнеющим покровом облаков поднималась жёлтая луна. О её существовании здесь никто не знал — плотный покров не расходился и ночью, но неясное томление заставляло оборотов задирать морды к небу и выть. Это тоже был голос крови — тех времен, когда и волки, и собаки видели на небе одинаковое. Нга-Лор услышал их вой раньше, чем остальные. Он как раз решал, что скажет Нга-Аи, и вой помог ему определиться.
К. — Центру
Ну?
Центр — К.:
Мощно. Но и всё на этом. Впрочем, понимаю, что, был бы я тем, кого они там загнали, думал бы по-другому. Они у тебя каждый вечер так голосят?
К. — Центру
Нет. Поэтому вот чем дальше слушаю, тем больше меня это раздражает. Отправлю вертушку, наверное, и посмотрю, что и как.
Центр — К.:
Что за вертушка? Никак снабдили новыми?
К. — Центру
«Пионер-4», все та же рухлядь для аэросъёмки. Инфравизор вручную монтировали — да ты знаешь, наверное, какая убогая у старых следопытов комплектация. И смех, и грех, и слёзы. Экономят на нашей базе, как могут. Чую, скоро вообще махнут рукой: сколько сидим, и ни единой подвижки к ядру. Хоть черника растет, можно пособирать. Вкусная…
Запустил. Сейчас посмотрим. Неужели там такой ажиотаж из-за лося?
Центр — К.:
Я думал, лоси ночью спят.
К. — Центру
Спят, спят… Ночью лес для хищников. Но мог же какой-нибудь больной отбиться от стада? Завязнуть в трясине… ногу сломать…
Центр — К.:
А посланник твой вернулся в становище?
К. — Центру
Нет ещё. Полчаса назад должен был пересечь границу, где камеры, но ни одна его не зафиксировала. Возможно, пошёл другим путем. Возможно…
Центр — К.:
Уж не думаешь ли ты, что они — на него?
К. — Центру:
Нет. Там лось
Нет! Проклятье…
Центр — К.:
Эй?
Курт!
К. — Центру
Дрянь!
Капитан, ты ведь был прав — это наш хвостатый. Что делать?
Центр — К.:
Курт, только сам не ходи. Пожалуйста. Я сейчас подниму контактную группу. Подожди, две минуты…
К. — Центру
Они же его задерут. Он уже на грани. Слушай, локальная дверь подпиталась на двадцать процентов — как раз хватит на проход к протоке. В одну сторону, не до конца, метров триста придётся бежать, а обратно вообще на своих двоих, проклятье…
Центр — К.:
Нет-нет-нет, не вздумай. Я очень тебя прошу, как друг прошу, да что там — я выше тебя по званию, в конце концов, и я запрещаю!
