Кончик золотистой косы свесился между прутьями. Почти сработал мальчишеский рефлекс: дёрнуть, но человек вовремя себя урезонил.
— Ты красивая, — признался ей он. — Несмотря на то, что у тебя на лбу. И хвост.
Молчаливая собеседница фыркнула — не по-кошачьи, по-человечески, как если бы была не очень довольна услышанным. В глазах, тёмно-голубых во мраке, тоже ощущался интерес.
— Я, кстати, не женат. А?
Склонившийся над плечом женщины мужчина-вожак тронул её за ухо. Улыбка-оскал исчезла. Человек втянул воздух, пахнущий шерстью и потом.
— Ты ей не пара, вонючка.
Вожак зарычал.
Нга-Лор всегда знал ответственность. Для него она определялась тем, чтобы сохранить своё племя, потому что мир, в котором они жили, был очень дик и очень жесток. Сохранить — значило ходить на охоту, сеять, собирать, жечь очаг, защищаться от хищников, нести веру в Светоч, следовать правилам и плодиться. Когда что-то из перечисленного шло не так, Нга-Лор чувствовал, как в спрятанной под его лежанкой светочной корзине просится наружу её обитатель — рвётся в другие руки, способные обеспечить существование племени лучше, чем нынешний старший. Таким, способным, был Нга-Лог, дорогой младший брат. До сегодняшнего дня он ни разу не выказал неподчинения, но Нга-Лор знал, что причиной однажды станет Нга-Аи, и не ошибся.
— Обороты, — сказал он, прислушавшись. — А ты слышишь, Нга-Аи?
Её губы задрожали. Срок прошёл, младший не вернулся, небесный дым пах кровью. Нга-Лор, велевший всем закрыть третий глаз и сделавший то же самое, оплакал брата и порадовался гибели соперника.
Нга-Аи попросилась сказать, он разрешил.
— Ты не должен был отправлять его к шаману сегодня.
Она всегда дерзила, эта нга с мены, но ей прощалось, пока был жив Нга-Анг, знахарь, травник и воспитатель, а после пришла печаль, и Нга-Лор соблюдал правила: не поучать скорбящего. Однако время кончилось.
— Я старший и сам решаю, когда и как.
За ухо он потянул её к откинутому пологу, сплетённому из трав, — входу в хижину. Когда отпустил его, Нга-Аи забилась в угол. Но Нга-Лор вытащил её оттуда.
Хромоногая фигура доковыляла до хижины и прислушалась. Там, за шкурами, натянутыми на связанные прутья, молчаливо боролись двое. Нга-Тет не стал им мешать, хоть и не одобрял. При живой-то жене, да разве по правилам… Впрочем, то, что он собирался сделать сейчас, тоже отстояло от правил — многих, ныне существующих, но он честно пытался отговорить вожака, чтобы тот своим примером не дал волю ему и другим.
Попытался отговорить, зная, что не получится, чтобы позже бросить в лицо ядовитое оправдание, снимающее с него самого всякую тяжесть вины.
Умный старый Нга-Тет.
Нга-Эу посадила светлей в плетёную корзинку и задвинула крышкой. Они горели там, как маленький ручной огонь, мирный и тёплый. Заколола волосы косточкой, чтобы не мешали смотреть. Подсвечивая тропу, пошла собирать хворост — завтра ей надо будет сложить для себя погребальный костер, и хвороста потребуется много, очень много, чтобы пламя смогло съесть всё, что на него возложат. Втайне понадеялась: сейчас из-за кустов, что в темноте сами напоминают зверей, выскочит оборот и положит конец её жизни раньше, чем завтрашний огонь. Меньше боли, меньше страха… Но тут же застыдилась — нехорошо так думать, неподходяще разумному. Разум дан не для трусости, а для силы принять неизбежное.
Нга-Тет помнил циклы, когда бегал и бросал копьё лучше, чем кто-либо другой. Помнил и то, как на охоте его подмял под себя старый лесь, уже умерщвлённый его же, Нга-Тета, точным ударом, как плохо срослась искалеченная нога, как младший брат покачал головой: хромой вожак — не годится. Как, стиснув клыки, последовал правилам, уступив ему место старшего, а потом наблюдал, как растут Нга-Лор и Нга-Лог, понимая, что следующим вожаком станет кто-то из них, сыновей брата, а вовсе не он, настоящий старший, и злился, и обижался, и дурнел характером, и носил в себе гнев, горький, как залежалый корень. И помнил ещё и старые поверья, за долгие циклы не имевшие возможности сбыться, а теперь зовущие: белый мозг двуглазого, быстро убитого и не успевшего испугаться, излечивает от любых увечий.
Обороты выли у дальних болот, выли так, будто загнали добычу. Вестник задержался слишком однозначно.
— Ты не вернёшься, Нга-Лог, — пробормотал Нга-Тет. — Тебя уже съели.
— Не надо, — попросила Нга-Аи.
Нга-Лор ударил её за то, что она обратилась к нему без разрешения.
V
К. — Центру
Ну чего «что сказали на самоуправство»? Поворчали и всё. Просто я всегда любил кошек, Кэп. Милые они, добрые, ласковые, не то, что люди…
Центр — К.:
Даже не знаю, что тебе на это ответить
Решили?
К. — Центру
Да. Слушай…
Их больше никто не трогает. Только один раз Нга-Лог замечает, как справа в колючнике вспыхивают чьи-то глаза. Но пахнет знакомо: это Большой, и он осторожно крадётся следом. Наверное, услышал во сне зов шамана и пробудился, чтобы покинуть свое гнездо между корней и проводить путников до Горы. Мерные шаги и мягкость шкуры под щекой убаюкивают, как отвар из сон-цветка. Нга-Лог то дремлет, то думает.
Первое его копьё, которое он, прошедший посвящение, сделал, любовно вытесав древко из ветви молодого гриб-дерева, забирает Нга-Лор, потому что накануне сломал своё, когда учил Нга-Эу послушанию.
— Да, бил. Но ей не нужно было так смотреть на того нга с мены. Это непочтительно.
Нга-Аи тоже смотрела, потому что чужак, менявшийся костяными ножами и бусами из орехов, был и вправду из таких нга, на которых женщины всегда глядят, затаив дыхание. Крепкий и сильный, с пепельной гривой волос, он был ростом с брата, а в плечах — ещё шире. Копьё у него было длинным и сплошь изукрашенным, шкуры — красиво подпоясанными искусно плетёным шнуром, и даже был ручной лесь, который смирно стоял рядом с хозяином, навьюченный свертками и корзинами, держа на склонённых рогах связки бус. Нга-Аи ещё и осмелилась с восторгом погладить леся и сказать чужому нга, что ему следовало бы быть великим вожаком. Нга-Лор, услышав, нахмурился и отошёл, а потом с Нга-Эу случилось то, что случилось. Но Нга-Лог знал, что никогда не ударит Нга-Аи. Он лучше пойдёт в бор, чтобы добыть красивые шкуры, и так же приручит леся, а то и несколько — лучше сам станет приятней для глаз, чем будет кому-то завидовать.
Нга-Лор ворчит в ответ на упрёк младшего брата.
— Женщины жадны, как голодные обороты. Ты ещё это узнаешь… Если жён не учить, они начинают дерзить, а дерзкая женщина — большой позор для мужа. И знак, что он слаб. Что не годится быть охотником и воином. Вожаком тем более. Понятно?
Старшему виднее, но Нга-Лог кладёт руку на гладкое древко копья:
