— Контрафакт, — сказал заместитель.
— Ага, — согласилась Четвёртая.
— Подводишь Яна.
— Простите.
Рик смотрел на неё и видел ещё и битву — битву последнюю, потому что после город пал, и это была не битва в том смысле, что мечи, щиты, бомбы и пистолеты, а полукруглая, уютно-янтарная зала дома Собраний, нежный рассеянный свет, стаканы с прозрачной водой, нераспечатанные индивидуальные блистеры. Скрип-скрип кресел, приглушённый кашель, кашель надсадный, рвущийся, кашель, напоминающий хрип, кашель, звучащий, как ругань. И скрип-скрип кресел снова, когда она зашла — гордая улыбка победителя сквозь треснувшую корку крови на иссушённых болезнью губах проигравшего жизнь человека, скрип кресел, потому что все поднимались, как того велел этикет, и становились, выпрямив спины: единовременный гулкий щелчок каблуков, правая рука на сердце, левая согнута в локте и поднята вверх, а кулак плотно сжат. Самое последнее Собрание. Он там не был, но всё хорошо представлял. И пол, мраморный, отполированный, восьмиугольные огромные плиты в прожилках, похожие на топографические карты с нанесёнными венами рек, но другого цвета — орехового с карамелью, так искусно сделанные, что на вид почти съедобные, впитавшие звонкий перестук туфель и голоса. И стол, работа лучших резчиков по дереву, сплошь филигранные узоры, завитки, волны, звериные головы, а на самой столешнице оттенка благородного багрянца — эпохальное полотно: сцена сражения королевского войска с варварами, где и сам король Аксель на коне и с воздетым клинком, и реющий за его спиной плащ, и в коротких волосах — корона, что было не совсем исторически верно, потому как корону Аксель Первый носить не любил. Стол, аккуратно прибранный, без кип документов, без микрофонов, папок и бумаг — лишь стаканы с водой и «забвение», да ещё перед её местом, в атласной ярко-алой обложке с инкрустацией из золотых пластин, черных ониксов и прозрачных, будто слеза, хризолитов, последний указ на подпись: смерть, не капитуляция. И кресла, бархатные, удобные, глубокие, и высокие спинки, и гладкие их подлокотники; и плывущие по стенам серебристо-бежевые лилии, скрывающиеся под полотнами, на которых изображены все правители Аксельбурга от начала времён — и теперь до конца. Ни одной женщины. Её лицо было бы здесь первым.
Но что-то он отвлёкся.
А что видела при взгляде на него она — штабы из картонок, трущобы, спящих в канавах бездомных, вьющийся над лотками с дрянной выпечкой пар, ряды автомобильных шин-качелей, неведомым образом переняв не свою, её память…
Да нет же, всё проще — пуговицы.
— До свидания, — попрощалась, протискиваясь мимо, Четвёртая, мазнув прядью рыжих волос чуть пониже плеча. Рик посторонился.
— А руки в чём? В чернике?
— Крупная, как фундук. И вкусная. Надо было собрать, угостила бы…
— Не доверяю еде из Неназванных, — сказал Рик. — Но спасибо.
II
Он шёл по коридору, держа в руке тонкую папку с листами. Ровно на шаг позади прямой спины Яна, так, как всегда привык ходить, не отдавая себе отчёта, что подобные повадки свойственны скорей не заместителю, а телохранителю. Серебрящиеся всполохи в светлых волосах друга почему-то вызвали мысль об инее на неубранной пшенице. И ещё: «Ян стареет».
Внешний человеческий возраст у Идущих никогда не успевал догнать внутренний. Прайм это знал. Они все старились изнутри быстрее, чем на лице появлялись морщины, а в волосах — седина. С каждой новой дверью, переходом через порог, вынужденным, рвущим ткань стенок прыжком. В каких-то заметках профессора заместителю однажды случилось прочесть предположение о том, что ускоренное старение — признак того, что человеческое тело не приспособлено к хождению сквозь двери. Что люди не приспособлены к этому вообще. Что умение это — не для них.
Но зачем оно тогда здесь? Зачем они все этим занимаются?
— Ты какой-то сегодня совсем задумчивый. Снова решил переклеить в своём кабинете обои и не можешь выбрать оттенок? — Ян добродушно глянул на него через плечо. — Спроси Эрну. И хватит наступать мне на пятки. Места тут достаточно для четверых.
В тёплую, сухую солнечную погоду его хромота была совсем незаметна. Зато в дождливую… Где и как он повредил колено, Ян не рассказывал. Но вряд ли это было неудачное приседание со штангой. Как и испещрившие его пальцы белые рубцы и шрамы, колено апеллировало к тому времени, когда Ян был активным Идущим. Рик ещё успел застать те дни, но о многих переделках, в которых сумел побывать его шеф, знал лишь на уровне слухов. В раздирание пастей мифическим тварям, спасение смазливых девиц, избавление городов от мора (совсем как Аксель Первый) и прочую былинную чушь заместитель не верил — зато предполагал, что Яну приходилось убивать. Их доброму, приятному, не любящему склок директору, заботливому и миролюбивому. Его лучшему другу.
— Господин заместитель, — сказал заботливый и миролюбивый. — Так вы человек или хвост?
Рик усмехнулся, но послушался и выровнял шаг.
— Да я не об обоях, а об этом… попавшем.
Ян не впечатлился.
— Не первый, не последний. Чего о нём думать…
— Будет ли он нам полезен. Как считаешь?
Координатор, не так давно разговаривавший с Капитаном за закрытыми дверьми дежурки, сказал: «Иногда они остаются». Особые столбцы в недрах базы данных хранили то, сколько будет «иногда» в числах, именах и процентах. Рик порой их перечитывал. И пересчитывал. Не то, чтобы он не доверял автоматике, да и занимались контролем другие, но там, в «оставшихся», было немало особенных имён — лично для него, по крайней мере (хотя многим годилось бы проходить под графой «приведённые»), над которыми было интересно поразмышлять о случае и судьбе.
— Посмотрим сначала, кто он такой, — ответил директор.
Рик снова вспомнил, каким увидел попавшего на мониторах наблюдения. Невысокий, блёклый, тощий темноволосый парень с перепуганным грязным лицом и тонкой, почти девчачьей шеей. Сутуловатые плечи, дурацкая стрижка, выпачканная в земле одежда. Раздражение от бритья на щеках. Прыщи на подбородке. Разбитая бровь. Какой-то псевдоэтнический амулет, висящий на потёртом шнуре. Потерявшееся в лесу дитя большого города, глупое и беспомощное, которое, к тому же, чуть не съели.
— Кожа да кости, есть там нечего, — упрекнул он не слышащих его дикарей.
Ян понял по-своему.
— Двери с тобой, чудовище! У нас и не было подобных планов…
Рик пожал плечами — мол, переживу — и поддел носком ботинка валяющийся посреди коридора смятый бумажный комок. В мешанине изломанных граней угадывались крылья, нос и багряные, похожие то ли на круг, то ли странный зубчатый цветок эмблемы. Чуть поодаль белели ещё три таких же.
— Самолет. Очевидно, претерпевший крушение. Кто пускает бумажные самолеты в коридорах, Ян?
— Кто угодно.
— Нет, не кто. Я вот, например, даже не умею их складывать. Поставим вопрос по-другому: кто ловит эти самолеты и калечит их, как разъяренная горилла?
