Знакомое прошлое уходило по мелочам, а настоящее, сидящее сейчас напротив, служило лишь слабым отзвуком. Слишком многие черты там сплавились. Мать, отец, дедушки и бабушки с обеих сторон. В том числе совершенно неизвестная с материнской. Может, как раз из-за неё в племяннице так много непонятного. Иномирского.
— Но прежде, чем я решу, как мне поступить, ответь-ка на ещё один вопрос.
Четвёртая выжидающе молчала. Директор опустил подбородок на пальцы.
— Кто научил тебя открывать контрафактные двери?
Племянница зашуршала фантиком, сминая его, чтобы выбросить в корзину для бумаги. Сжала губы в прямую линию. Сначала показалось — нервничает, но Ян тут же с удивлением поправился: сдерживает смешок.
— Так ведь никто, дядя! — голос прозвучал весело. — Этому же нельзя научиться. Врождённое.
— Откуда такие сведения?
— Я читала, — спокойно призналась она. — В базе.
Ян скрипнул креслом, откинувшись на спину. Читала, значит… Он сморгнул недоумение с глаз, чтобы не выглядеть совсем уж попавшим впросак. Читала защищённое «зеленью». Прекрасная новость!
— Знаешь, чем дальше, тем интереснее, — доверительно произнёс он. — Теперь оказывается, что твой код вдруг решил сменить цвет. Как это произошло, хотелось бы мне понять?
— Я взяла ваш, дядя. Только зелёный, не золотой. Золотой вообще не трогала, да и не получилось бы…
— Но на зелёном был биометрический контроль.
— Он пустил меня, хоть и не сразу. Мы ведь родственники. Через тридцатипятипроцентную погрешность пустил. Я предполагала наличие чего-то такого. Вы сделали её для меня?
— А ещё там был пароль, — Ян не ответил. — Зелёный защищён паролем.
— Да. Я подобрала. Почти сразу, дядя. Просто… он очевиден.
Ян потёр ладонью рот и щёку, загоняя внутрь слово: «Назови».
Какой неприятностью всё обернулось.
— Замечательно, — горько сказал он. — Теперь используешь это в лучших традициях твое…
И снова зажал рот. Двери, что он брякнул. Четвёртая поняла недосказанное. Сникла — так непривычно, почти по-детски. Ян почувствовал стыд.
— Извини, рыжик.
Осеннее солнце прощупало занавески.
В далеком детстве эта девочка любила, когда Ян носил её на плечах. Он тогда был много моложе и сильнее, но ещё и много наивней — думал, обманувшись своим долготерпением и выдержкой, что никогда не причинит боль родным. О, у него были все поводы считать себя чуть ли не мучеником, и не сказать, что это не доставляло ему странноватого удовольствия. В молодости он вообще считался странным типом. И ему это тоже нравилось.
В её далеком детстве он носил племянницу на плечах, а она восторженно изображала впередсмотрящего на мачте и наездника, и, забывшись порой, колошматила его ногами и тянула за вожжи-уши, вскрикивала, гикала и улюлюкала, потому что то на горизонте возникал вражеский корабль (папа), то мелькал хвост лисы, на которую велась охота (мама). И корабль, и лисица радостно подыгрывали — ну, а Ян терпел. Терпеть, как уже говорилось, он умел почти виртуозно. Маячило во мгле минувших лет ещё что-то: сидящие в рваном ажуре теней высокий, как Рик, человек и ребёнок у него на коленях. Кто это, и почему они не играли вместе с ними?
Горький прилив вернулся. Солнце сквозь ветви, цветастые башмаки… И глаза — жёлто-зелёные, яблочные. Ян ошибся — не эта, другая. Четвёртая никогда, даже ребёнком, не позволяла ему обнять себя.
Он погладил её по руке. Она не отстранилась, но уже выправилась и потихоньку начала ощетиниваться. Рука дрогнула как раз тогда, когда Ян убрал свою, и собралась в сухой кулак.
— Я рассказала вам всё, как было. Себе в ущерб. Вы поняли это?
— Понял, — смиренно сказал он, уже не ощущая себя пострадавшим после того, как сам обидел её. — Но хочу понять ещё кое-что. Во-первых, зачем ты рассказала. Во-вторых, про пароль…
— Никому я его не разболтаю, дядя. А вы — лучше смените.
— Нет.
Она удивлённо взглянула на него своими жемчужными глазами. Он ждал, пока теперь поймёт она, но, если Четвёртая и поняла, то явно что-то не то, потому что Ян ощутил исходящую от нее волну тёплой жалости. И рассердился.
— Не надо. Здесь другие причины. Так зачем ты…
Пожалев, наверное, что выбросила обёртку от конфеты, племянница скомкала найденную на столе салфетку. Точно пыталась расправиться с недовольством и обидой, вернув себе прежнее спокойствие.
— Я вовсе не то показать хотела — что знаю про вас, хотя вы по праву сейчас так думаете. Я бы тоже думала, будь я на вашем месте. Я хотела показать, что я с вами, дядя. Может, так вы мне поверите. Будете доверять… Хотя трудно верить тому, в ком течёт кровь предателя, а не только родная, да?
Голос у неё был не злым — печальным. Она поднялась и направилась к выходу, держа в руке смятую салфетку. Ян было кинулся за ней, но замер на полпути. Глупая девочка, да разве он про неё! Разве он когда-то дал повод, посмотрел не так, случайно оговорился, отправил не на то задание, поставил не в тот список… а она подумала, что это — от недоверия, от подозрений, из-за того, что она слишком напоминает ему другого, хорошо знакомого человека. Давно мёртвого.
— Рыжик!
У раскрытой двери она обернулась — пахнущая хвойным лесом и растрёпанная. Такая взрослая. Только двери знают, сколько она повидала за свои невеликие двадцать шесть лет, оставшись при этом в глазах Яна той же маленькой девочкой. Ну хорошо, не той, другой, спрятавшейся у ног неулыбчивого строгого деда, так уважающей сладости, конфеты и шоколад… и, когда Ян угощал её, она наконец смотрела на него не как на злодея и чужака.
«Я люблю тебя, дорогое мое существо», — Ян посмотрел на руку, мнущую бумажный клочок, и произнёс, как всегда, другое:
— Только моя племянница может взывать о доверии, воруя при этом чужой код. Когда тебе было пять, ты точно так же по утрам воровала конфеты из банки и съедала их все за один присест, чтобы избавить себя от искушения портить ими аппетит перед обедом и ужином… перед многими последующими обедами и ужинами, потому что твои родители считали такое поведение непомерной жадностью и наглостью и лишали тебя сладкого на последующие две-три недели. Они при этом совсем не видели, что одно объёмное обжорство — необходимость, без которой не расстраивать мать недоеденным у тебя бы никак не вышло… а я понимал. Кажется, я и теперь понял. Рыжик, я понял. Спасибо.
Но это, другое, было ничуть не хуже. Четвёртая выбросила салфетку в мусорную корзину и светло улыбнулась ему. Про наказание за контрафакт Ян ей не напомнил. В общем-то, просто забыл.
Зелёные гардины стекали до пола, добавляя помещению мшистости и тишины. Грот и растения: декоративные папоротники перемежались плющом, кутая светлые стены в прохладное. Рик прикрыл глаза: слушал, как снаружи шуршит осень. Здесь она была летучей и сухой — словно горсть восточных пряностей.
