— Тогда не рассказывайте — я буду спрашивать, а вы отвечайте только «да» или «нет». Ну, хорошо, хорошо — достаточно будет кивка головой. Или покачивания-отрицания… Мне совсем не нужны никакие секреты! Я хочу знать лишь одно: они все и правда могут… ну, могут идти, куда хочется? В явь, сны и любые дома. Они, эти ваши… счастливые.
Колокольчик над дверью всё звенит и звенит.
— Возвращайтесь-ка завтра, — просто говорит бармен. — Нынче здесь слишком много ушей.
Человека, которому принадлежит чёрный автомобиль, зовут Дмитрий — Дима для Наташки. Она представляет его своим офисным друзьям как жениха. Дмитрий высок ростом, широкоплеч, бородат и забавно застенчив. Под благожелательными взглядами он тушуется и даже немного краснеет, что странно для владеющего такой профессией: врач-педиатр, а, может, и напротив, характерно, но обычно тайно, не заметно.
— Кто-то здесь и сам чуть-чуть ребёнок, — доверительно говорит Наташка Роману, как близкому другу. — Пациенты его обожают. Он для детей — свой. И, наверное, я тоже… поэтому…
Роман широко улыбается им обоим, выуживает из нижнего, запертого на ключ ящика стола неприкосновенную во все прочие дни заначку — бутылку отличного полусладкого — и объявляет тост за счастливый союз и детство, светлое и неумирающее. Верящее. Звон бокалов, счастливый визг женщин-коллег и одобрительное гудение мужчин совпадают со стрелками, сошедшимися на пяти. У него ещё есть время.
Кто там из всех дальних родичей меньше всего раздражал его? Надо бы заехать к нотариусу.
Молодое северное племя будет благоденствовать и процветать. По вечерам они станут разжигать очаг в главной хижине, рассаживаться вокруг него и рассказывать друг другу истории и легенды, пусть и пережёванные уже по сотне раз, но в каждый очередной сдабриваемые новыми дополнениями и действующими лицами, а оттого никогда не скучные; подбрасывать сухие ветви и щепу, кору и шишки. Огонь, добрый зверь, будет гладить кормящие пальцы, не пытаясь никого укусить. Да, они все здесь будут жить мирно. В хижине будет тепло от густого лапника, укутавшего её стены снаружи, и тяжёлых меховых шкур, о которые так удобно опираться спиной и на которых так мягко сидеть и лежать, истории будут плыть, свиваясь с тонкой струйкой сизого дыма, а глаза слушателей, самых маленьких и благодарных — блестеть от восторга или волнения. Нга-Лог накинет на голову шкуру, изображая Того, Кто Живёт На Далёкой Горе, и тягучим заунывным голосом затянет почти всамделишные заклинания. Раскачиваясь из стороны в сторону, он будет рассказывать о невероятных событиях: явлении небесного Светоча, знакомстве с двуглазыми нга, палках, стреляющих жалящим роем, светлой воде, похожей на обычную, из ручья, но исцеляющей от любых болезней, и возможности разговаривать с духами. Расскажет и о призраках в Яме. Дети благоговейно прижмутся к матери: так правда бывает, Нга-Аи? Она кивнёт. Она тоже расскажет им — про шаманку, у которой волосы, как огонь (и тот согласно протрещит в ответ), про великий поход через боры на север, про лесей и оборотов, про застывшие в чёрных болотах идолы мёртвых родов, похожие на пьющих птиц, про хижины из камня и найденный Нга-Логом в каком-то овраге, где паводок размыл глинистые слои почв, рыжий остов-кости странного животного: несуразная тупая голова, составляющая с телом целое, прямые торчащие рёбра, круглые тёмные лапы, сохранившиеся мутные глаза. Потом родители уложат детей спать и лягут сами. У порога хижины прикорнёт, подогнув колени, их ручной лесь и станет сторожить сон хозяев, чутко всхрапывая и ловя глазами отблески пылающих факелов с горючей водой.
Будут опадать пожелтевшие листья. Придут ветра и утренние заморозки, а вместе с ними — время для протянутых над очагом длинных ниток-бус с сушащимися кореньями, травами, поздними плодами и грибами. Нга-Лог доверху заполнит яму-хранилище вяленым мясом и душистым сеном для леся. Дети будут сгребать листья в островерхие кучи и прыгать на них с деревьев. Нга-Аи сплетёт много накидок.
Закружит вьюга — белый небесный дым, падающий на колючник и хижины. Дети станут играть снегом, лепя из него комки и забрасывая друг друга, и выроют в нём запутанный лабиринт тайных ходов и нор. Нга-Лог будет снимать иней с ресниц Нга-Аи, а она — смеяться. Из трав и плодов Нга-Аи сварит всем волшебное питьё, согревающее даже в самый лютый холод.
Отшумит весенняя гроза. Набухший от воды ручей царапнет шершавое днище бревенчатого моста и унесётся прочь. Возвращающееся лето запахнет сладостью. Нга-Лог научит детей плавать. К ним будут заходить меняльщики — со срединных земель, торгующие изделиями из кости и дерева, и узкоглазые нга с востока, носящие шкуры, выкрашенные красным и огненным, и предлагающие пряные порошки из цветов и корений, придающие особый вкус пище, и западенцы, молчаливые, суровые, владеющие странными ножами и копьями, сделанным из странного же материала — же-ле-за, и непривычные к холодам южане с тёмной кожей, вечно зябнущие, но дружелюбные и веселые, что рады за чашу похлёбки обучить южным заговорам, танцам и песням, подарить обереги и украшения. Некоторые из них останутся в племени насовсем. У них тоже появятся дети. Они будут собирать чернец в бору возле хижин, и кисляк, и морошь, и яйца из птичьих гнёзд, и плоды, и станут уступать дорогу ползущему гаду, лесям и предку-Большому, и, конечно, запомнят раз и навсегда, что чёрная жидкость, горючая вода, нефть — не игрушка. Кто-то из детей не будет есть мясо, как Нга-Аи, и все они станут звать её старшей матерью. Нга-Лог будет мудрым вожаком. Он придумает, как взрыхлять землю делянок, впрягая леся в бревно с вырезанными на нём зубьями, и как делать улья, чтобы приручать медоносов, и как использовать те знаки, которые он когда-то рисовал шаману, для сохранения легенд и сказаний. Однажды он принесёт из бора щенка оборота, который упал в яму и сломал лапу, и совершит неслыханное: одомашнит древний ужас. К этому щенку вскоре прибавятся ещё несколько. Они будут охранять становище от своих диких собратьев и восторженно носится за палками, которые кидают им дети, а все взрослые нга недоумевать: отчего они не приручили этих зверей раньше? Щенкам — домашним, нестрашным, товарищам — со временем дадут другое прозвание. Выросшие дети будут брать их с собой на охоту.
Циклы будут идти друг за другом, а племя — расти. Хижины рассеются по трём полянам, как светли. Будет сыграно много свадеб. Нга-Аи состарится, но красиво. В бору Нга-Лог заметит блеск в высокой траве. Подкрадётся, сжимая копьё, и увидит Светоч — тот самый, бог прежнего племени, чуть примявший росистые стебли, он будет лежать, ожидая Нга-Лога, а от него прочь в бор потянется цепь следов, ярко-тёмных на смятой траве, но уже исчезающих. Нга-Логу покажется, что за колючником кто-то стоит, но он туда не пойдёт. Он поднимет зеркало и бережно вытрет с него капельки влаги, а после спрячет под шкуру, за пазуху. Какая сила его послала? Зелёные глаза, сточённые клыки… Нга-Лог подумает о шамане. Где-то далеко, на Горе ли, в другом месте, шаман тоже его вспомнит. Но Светоч принёс не он.
Кто тогда?
— Зеркало, — сказал Ян. — И не просто так, а с сюрпризом.
Он держал в руках Светоч, пристально рассматривая рисунок на тыльной его стороне, и потому не заметил, как плотно сжал губы его заместитель.
