— Это похоже на эффект от ударной волны.
— И мы идем туда, Капитан? — недоверчиво спрашивает Курт.
— Мы идем прямо. Что означает — да, туда.
— Зачем?
— Боишься натереть мозоли?
Курт хмурится на что-то тёмное, виднеющееся в узких просветах между деревьями и домами.
— Мне кажется, что дальше совсем развалины. Что там делать? Что искать?
— Эхо войны, — говорит Капитан.
— А?
— Искать эхо войны. Бомбу. То, что сбросили на этот город.
— С чего ты так уверен, что где-то там лежит бомба? Может, город повредило землетрясение. И гораздо позже, чем он умер или его покинули выжившие.
— На сейсмоопасном участке бы не стали разворачивать площадь и тем более строить высотки. Не стали бы вообще строить такой крупный город, потому что здесь равнины, а не острова, место выбирай — сколько хочешь…
— Без знаний о тектонической подвижности и прочих процессах в планетарной коре все эти рассуждения — просто пшик.
— Хватит умничать, — обрывает их Четвёртая. — Если там последствия землетрясения — ерунда. Но, если там бомба, то там и та дрянь, которая всех убила. Надо ли нам идти смотреть на неё? Ей дышать?
Капитан мнёт ботинком траву. Они уже подошли к искалеченным домам достаточно близко, чтобы можно было почувствовать, какая здесь потрескавшаяся, неровная почва.
— Блокада молчит, — наконец отвечает он. — Фон в норме, химических загрязнений нет. Если только что-то незарегистрированное, тогда да, нехорошо получится. Но так рискуют все. Все и всегда, обычное дело.
— Чувствую, мы обязательно притащим домой какую-нибудь дрянь. Тоже неучтённую…
— Не хочу в лазарет, — вздыхает Лучик.
— Каждая группа хоть раз да притаскивала, даже из кратковременных рейдов. А мы здесь уже полдня. Вдохнули и впитали всё, что было, даже если ничего и не было. Карантин нас ждет стопроцентно, а вот интерес, будучи не утолён, потом больно ездит по совести вкупе с невыполненными обязанностями исследователя-первопроходца…
— Кэп, — удивляется Курт. — На тебя это совсем не похоже. Ты здоров?
Он тянет руку, чтобы шутливо пощупать чужой лоб. Капитан досадливо уклоняется.
— Я старею, — ворчливо бросает он. — И постепенно становлюсь легкомысленен. Маразм у каждого свой. Неужели вы этим не воспользуетесь?
Курт пожимает плечами.
— Тогда я, чур, первый.
Канцлеру он сначала не особо понравился.
— Вы, юноша, слишком себе на уме. Хмуритесь, думаете. И всё молчком. Ваш отец в вашем возрасте держался намного проще. Мы с ним были на одном потоке, хоть и факультеты разные…
Но талантам Капитана старик дал совсем другую оценку.
— Тем не менее, я не могу не признать ваши академические баллы. Такой результат на моей памяти был лишь единожды. С этого дня вы приняты в гвардию. Будущее, юноша, у вас самое что ни на есть перспективное. Если по ошибке не испортите.
Сначала молодой гвардеец, как все, учился подчинению. Но как-то решил, что планка должна быть во всём, и начистил морду одному лейтенанту, любившему прохаживаться по родословной. Отсидев шесть суток в карцере, а после — отбыв месяц на общественных работах, Капитан вернулся, но уже в другой корпус. Там его стали учить командовать.
— Один в один Эйдзи. Преемственность. Матушку тронуть не дал… А мать — что такое? Страна! Будет офицером немалых чинов. Ну кто бы сомневался, в самом-то деле…
Капитан, в те апрельские дни ещё не капитан, а сержант гвардии, спрашивал:
— Господин Вандермейер, вы были военным?
— Нет, никогда. Я юрист… А выгляжу?
— Да.
Президент разводил руками.
— Ну, разве что в прошлой жизни.
Рост у него был высоким, спина очень прямой, походка жёсткой, взгляд — твёрдым, но всякий раз смягчался, останавливаясь на жене и дочери.
— Мои дорогие девочки. Что бы я без них делал, как бы жил, а, главное, зачем…
Капитан спросил отца, какого цвета были волосы Президента в молодости.
— Тёмные. Каштановые, по-моему, но он рано начал седеть, лет в тридцать… А что? А-а… я понял, кто вызвал у тебя недоумение. Деликатная тема, сынок. Дело в том…
Капитан смущенно откашлялся, огляделся по сторонам и задал следующий закономерный вопрос.
— …конечно, она знает. Но это не мешает ей любить их и называть «мама» и «папа».
— Такие приятные люди. Хорошо, что мы с Аксельбургом союзники. Союзники же?
— А тебя, сын, как в гвардии учат?
— Так и учат. Мы друзья. Родственники даже… Связанные общей историей. Мы же были когда-то одной цельной страной.
— Хвала небесам. Родство — значит равноправие. Но, если ваши учителя однажды начнут делить всех родственников на старших, младших, больших и маленьких — тогда суши вёсла.
— Отчего?
— Младших любят шпынять. Поучать, ставить в угол, отбирать сладкое. Какой старший избежит соблазна, особенно если над ним самим нет никого взрослее? Особенно если принимает свой возраст, сиречь размеры, за право делать, что вздумается, а кулаки — за ум? Это плохо. Не по-человечески. Там уже не старший родственник — тиран и скотина. Надеюсь, я до такого не доживу.
Дома постепенно переходят в груды завалов. Внизу, под ними, наверняка остались и жители. Наверняка лежат до сих пор.
— Кладбище.
— Весь город — кладбище, рыжая. Общая могила. Но не надо циклиться на этих мыслях. Во всяком случае, археологи так не делают, а мы сейчас почти что…
— Кто-то же спасся, Капитан. Наверное…
Кто-то уходил отсюда в дыму и пожарах. Выли сирены, сыпался пепел, где-то плакали дети и кричали раненые. Но большинство горожан, даже не пострадавших от ударной волны, умерло сразу. Плакали, кричали и уходили те, у кого оказался иммунитет на дрянь, которую сюда принесло. Первые и вторые тоже умерли, конечно, многие, почти все, но позже — от кровопотери и голода. Вряд ли им кто-то особо помог. Рук бы на всех не хватило.
К «уходившим» у Капитана нет симпатии. Он прикрывает глаза и видит их очень ясно: беспорядочную толпу, нагруженную сумками и мешками, с детьми, цепляющимися за руки и штанины, с отчаянием в глазах и страхом на лице. Куда они идут? Он видит их, но не сочувствует. Есть у него один такой изъян — где-то потерявшийся кусок морали. Он знает и другое: они не виноваты, что выжили. И вообще нет вины в живучести и везении, в том, что развалило чужой дом, а не твой, или пуля свистнула в сантиметре от уха, или кирпич не упал на голову, или не засыпали горящие балки, или промахнулись осколки, и всё же не может не чувствовать… раздражения? неприятия? злости? Он много раз их встречал, «уходивших»: и торопящихся прочь без оглядки, и помогающих друг другу, и под шумок грабящих магазины и банки, и несущих, помимо вещей, своих домашних питомцев… Сохраняющих присутствие духа. Откровенно и явно спятивших. Людей, которым повезло, людей-счастливчиков, пусть оставшихся без крова и раненых, зато живых. Сорвавших в лотерее самый главный куш: своё стучащее сердце. Капитану это претило, главным образом оттого, что он сам в лотерее когда-то выиграл и выжил. Главным образом потому, что другие, хорошие, близкие и дорогие, очень важные — нет.
