ВПРОЧЕМ, «первобытные» радости были всё же лишь разрядкой, особенно — для Ленина. Все три года ссылки в Шушенском были заполнены прежде всего работой. Ленин тогда написал ряд статей и трудов, но выделяется здесь, конечно же, капитальный труд «Развитие капитализма в России». Это фундаментальное исследование «потянуло» бы по нынешним временам не на одну докторскую диссертацию и потребовало от автора огромных затрат времени и энергии. Без всякого интернета Ленин обработал и проанализировал гору материала. В книге только упоминается и цитируется более 500 различных источников: книг, сборников, исследований, обзоров, статей, а фактическое число использованных источников было ещё больше.
«Развитие капитализма» вышло в марте 1899 года в Петербурге в издательстве М. И. Водовозовой под псевдонимом «Владимир Ильин» тиражом в 2400 экземпляров и быстро разошлась по цене в 2 рубля 50 копеек за экземпляр. До Ленина книга дошла в мае 1899 года, когда до окончания его ссылки оставалось чуть более полугода.
С бытовой стороны жизнь в Шушенском была устроена так, что не будет преувеличением сказать: ссылка пошла Ильичу на пользу. Он окреп, отъелся — поскольку пища была простая, но здоровая, много гулял, купался, охотился. А регулярная работа над книгами и статьями вводила режим дня в строгие рамки, что тоже было неплохо.
Но ошибётся тот, кто скажет — а сейчас хватает и таких, — что царизм-де устроил Ленину что-то вроде трёхлетнего курорта. Как говаривали позднее: «Лучше Северный Кавказ, чем Южный Сахалин», и Енисейская губерния в числе курортных зон тоже не числилась. Далеко не все ссыльные с этого «курорта» возвращались!
А Ленин жил в Шушенском здоровой жизнью потому, что он всегда жил здоровой жизнью — и тогда, когда к тому была возможность, и даже тогда, когда возможности к тому были крайне ограниченными, как вот в тюрьме, например. В отличие от многих своих «интеллигентных» современников, он любил физическую активность и тем более охотно поддерживал спортивную форму, что понимал: хорошая форма — основа высокой работоспособности. В письме Марии-«Маняше», писанном 24 декабря 1894 года из Петербурга в Москву, старший брат мягко, но вполне определённо выговаривал сестре:
«Основательно ли гуляешь теперь? Вероятно, нет. Почему бы тебе не кататься на коньках? Ты скажешь опять: „скучно“. Да ведь нельзя доводить себя до такой слабости: „весёлого“ тут ещё меньше. Надо себя заставить»
[56].
А в одном из первых писем матери и сестре Анне из Шушенского он 25 мая 1897 года сообщал:
«Живу я… недурно, усиленно занимаюсь охотой, перезнакомился с местными охотниками и езжу с ними охотиться. Начал купаться (в мае в Сибири! — С. К.) — пока ещё приходится ходить довольно далеко, версты 2 1/2, а потом можно будет поближе, версты 1 1/2. Но для меня все такие расстояния ничего не значат, потому что я, и помимо охоты и купанья, трачу большую часть времени на прогулки. Скучаю только по газетам…»
[57]
Здесь всё ясно — после «одиночки» на Шпалерной, после напряжённых последних лет нелегальной работы можно на время и расслабиться. Но уже вскоре были получены газеты и книги, и час «потех» уступил место времени дел…
Ленину нигде и никогда не было скучно. Мало того, что он умел занять себя, причём не занятием ради занятия, а большой и важной работой, он ведь всегда имел в своём распоряжении такого содержательного и глубокого собеседника, как Владимир Ульянов.
И поговорить им всегда было о чём.
Было о чём и подумать — посреди енисейских просторов…
Но человек — существо общественное, и хорошо, когда есть с кем перемолвиться словом. Как говорится: одиночество — хорошая вещь, особенно когда об этом есть кому сказать… До приезда Крупских «общение» Ленина ограничивалось — кроме обычных житейских контактов с местными жителями — ссыльным рабочим-финном Оскаром Энбергом, который был человеком неплохим, но, увы, не чуждым рюмки… Общался Ленин ещё и со ссыльным же семейным поляком Проминским, жившим с женой Доминикой и шестью детьми.
Негусто.
После приезда невесты и тёщи всё изменилось: в доме постоянно прописались весёлое подшучивание, уютные беседы, ощущение полноты жизни — наперекор всему.
Письма из Шушенского — как самого Ленина, так и, особенно, Крупской, написанные родным, полны оптимизма, описаний прогулок, занятий охотой, купаний, зимних развлечений… В ноябре 1898 года Крупская извещала Анну Ильиничну Ульянову-Елизарову:
«Около нашего дома по инициативе Володи и Оскара (Энберга. — С. К.) сооружён каток, помогали учитель и ещё кое-кто из обывателей. Володя катается отлично и даже закладывает руки в карманы своей серой куртки, как самый заправский спортсмен… Оскар катается плохо, так что падает без конца, я вовсе кататься не умею, для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь… и делаю уже некоторые успехи… Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток…»
[58]
А когда Ленину прислали из Красноярска коньки «Меркурий», на которых, как писала Крупская, «можно „гиганить“ и всякие штуки делать», то на радость себе и на потеху аборигенам Ленин освоил вообще фигурное катание. 24 января 1899 года Крупская сообщала «Мане» Ульяновой: «Володя вывез из Минусы (в Минусинске всей компанией ссыльных отметили Новый год. — С. К.) целую кучу коньковых штук и теперь поражает шушенских жителей разными „гигантскими шагами“ да „испанскими прыжками“…»
[59].
Идиллия?
Курорт?
А это — как сказать…
Захандрить на шушенском «курорте» можно было в два счёта! Ведь у «курортной» «медали» была и другая сторона. Вот что писал Ленин сестре 19 июля 1897 года:
«Ты просишь, Маняша, описать село Шу-шу-шу… Гм, гм!.. Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных — всё как следует быть. Стоит в степи — садов и вообще растительности нет. Окружено село… (многоточие Ленина. — С. К.) навозом, которого здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда почти пройти через некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1–1 1/2 от села… Шушь впадает в Енисей, который образует здесь массу островов и протоков… Купаюсь я в самом большом протоке… С другой стороны (противоположной реке Шушь) верстах в 1 1/2 — „бор“, как торжественно называют крестьяне, а на самом деле преплохонький, сильно повырубленный лесишко, в котором нет даже настоящей тени (зато много клубники!) и который не имеет ничего общего с сибирской тайгой, о которой я пока только слыхал, но не бывал в ней (она отсюда не менее 30–40 вёрст)…»
[60]
