В гробу она выглядела такой же добрострадающей, как и в жизни. И меня крайне удивил своей лёгкостью гроб, когда нам вдвоём с М. Т. Елизаровым пришлось нести его на руках до могилы от кладбищенской церкви, где, по законам того времени, обязаны были её отпевать, чтобы получить право похоронить.
Быстро насыпан был холм, и мы украсили его живыми цветами. Грустно постояли, подумали и пошли…»
[186]
ВЛАДИМИР Ильич, уехав девять лет назад из Санкт-Петербурга, вернулся в переименованный в 1914 году на русский лад Петроград в ночь на 4 апреля 1917 года.
Была восторженная встреча, митинги, речи… Потом он с Крупской, сёстрами, зятем и друзьями добрался до квартиры Елизаровых на улице Широкой. Наутро его ожидали новые неотложные дела, а с раннего утра он поехал с родными и близкими на Волково кладбище — к давней могиле сестры Ольги и свежей могиле матери.
Всё тот же Владимир Бонч-Бруевич, бывший в то утро рядом с Ильичом, оставил нам запись об этом:
«Всегда сдержанный, всегда владевший собой, всегда серьёзный и задумчивый, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, интимности и задушевности своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и, зная это, чувствовали, что тропинка на Волковом кладбище, туда, к этому маленькому холмику, была одной из тяжёлых дорог Владимира Ильича»
[187].
Он стоял у могилы, что-то шептал, потом низко-низко поклонился…
В тот день на Волковом кладбище не было фотографа — да и откуда ему было быть там в то раннее утро? Но через два года, 13 марта 1919 года, на том же Волковом кладбище хоронили неожиданно умершего от тифа Марка Тимофеевича Елизарова.
Ленин приехал на похороны из Москвы, и фотограф Я. Штейнберг сделал тогда серию из пяти снимков — Ленин в окружении провожающих у могилы зятя… Глядя на эти фото, я думал: «Если бы художнику надо было написать картину на тему „Мужская скорбь“, то, имея возможность выбирать, он, скорее всего, выбрал бы для работы одно из этих фото Ленина».
Таким он был, конечно, и в то утро 5 апреля 1917 года, когда перед тем, как взвалить на себя свой тяжкий российский крест до конца дней своих, он пришёл на последнюю встречу с матерью…
Да и не с матерью, а с её могилой.
Побывать же на могиле отца он так и не смог.
Глава 5
«Моя партия не запрещает этого…»
КОГДА смотришь на то, что успел сделать Ленин после Октября 1917 года, всего за пять лет активной уже не революционной, а государственной деятельности, то понимаешь, что всё это можно было сделать лишь в режиме не менее чем 12-, а то и 14-часового рабочего дня день за днём.
Собственно, так же работал и Сталин, почему де Голль при их личной встрече и удивился — как можно успевать так много!
Так что будет неверным говорить, что за всей этой державной работой сложно увидеть Ленина — не государственную фигуру, а человека. Ленин — основатель новой России и Ленин-человек — это одно и то же. Ленин-человек полностью раскрывается в его работе на посту председателя Совета народных комиссаров РСФСР и председателя Совета труда и обороны РСФСР… И этот Ленин хорошо виден даже не из тех или иных воспоминаний — хотя из них он виден ярко, а из четырёх, с 50-го по 54-й, послеоктябрьских томов писем, записок, телеграмм и телефонограмм в Полном собрании сочинений…
Но было же и время, когда Ленин жил хотя и напряжённой жизнью разума и духа, но — не изнуряющей, не изматывающей ежедневно жизнью, как после Октября 1917 года. Были времена, когда он мог позволить себе — по забавно-меткому словцу Надежды Константиновны — на часы «уйти в неопределённую часть пространства»… Мог сесть на велосипед и укатить куда глаза глядят — один или с Крупской. Мог позволить себе хотя и относительный — не без деловых партийных забот, но полноценный месячный отдых!
Этого Ленина мы можем узнать из его или Крупской «житейских» писем и из воспоминаний Надежды Константиновны Ульяновой-Крупской, того близкого человека и друга, который прожил с Лениным бок о бок четверть века — с молодых лет до смертного часа.
Однако правдиво и точно, а при этом сочно, колоритно, а порой и неожиданно Ленин-человек проявляется и вообще в воспоминаниях о нём товарищей и соратников.
СКАЖЕМ, в 1910 году в Копенгагене проходил VIII конгресс II Интернационала. Накануне открытия датчане, хозяева конгресса, устроили в небольшом открытом ресторанчике ужин в честь гостей. Был на этом ужине и Юрье Сирола — тогда член Правления и сопредседатель Социал-демократической партии Финляндии, депутат финского сейма…
Соседом по столу у Сиролы оказался Ленин, и когда графин с водкой дошёл по кругу до Сиролы, тот осведомился у Ленина:
— Вы позволите себе перед обедом рюмочку?
— Моя партия не запрещает этого, — ответил Ленин.
Финн смутился, поняв, что Ленину известна принятая в 1906 году съездом Социал-демократической партии Финляндии в Оулу резолюция, предписывающая партийным работникам быть всегда абсолютно трезвыми…
Вспоминая этот эпизод через много лет, Сирола — с 1918 года член РКП(б), с 1928 года нарком просвещения Карельской АССР — писал, что его поразило то, что Ленин запомнил «даже такое маленькое, мимоходом принятое решение», но потом, уже став коммунистом, Сирола понял, какое огромное значение Ленин придавал партии и принятым ей решениям
[188].
Этот забавный историко-«гастрономический» курьёз хорош тем, что показывает Ленина и как человека, и как политика — в большом и в малом.
Причём как человек Ленин был неприхотлив. Уже другой финн — Карл Харальд Вийк, член Исполкома Социал-демократической партии Финляндии, вспоминал о том же ужине, что перед Вийком стояло «изысканное блюдо — омар», а перед сидящим рядом с Вийком Лениным «почти ничего не было». Вийк пишет, что это его первое наблюдение позже не раз подтверждалось: Ленин жил чрезвычайно скромно
[189].
Между прочим, Ленин оказался рядом с финнами не случайно — он хотел обсудить с ними накоротке вопросы транспорта через Финляндию нелегальной литературы для России…
Да, Ленин не был полным абстинентом… Крупская в своих воспоминаниях о жизни в Кракове писала, что ей, в раннем детстве одно время жившей в Польше вместе с родителями, уже взрослой «милы казались „огрудки“ (садики), в которых продавалось „квасьне млеко с земняками“ (кислое молоко с картофелем)», и продолжала: «Ильич радовался тому, что вырвался из парижского пленения; он весело шутил, похваливал и „квасьне млеко“, и польскую „моцную старку“ (крепкую водку)…»
[190].
