Люди, высокомерно мнящие себя носителями национального духа, хотя на самом деле они были всего лишь любителями русской икры и стерляжьей ухи, отказывали Ленину в праве быть русским. А вот что писал 24 января 1924 года в эмигрантской газете «Новости жизни» Устрялов:
«Но мало сказать, что он был великий исторический деятель и великий революционер. Он был, кроме того, глубочайшим выразителем русской стихии в её основных чертах. Он был несомненно русским с головы до ног. И самый облик его — причудливая смесь Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монгола… Много таких лиц на Руси, в настоящем, именно „евразийском“ русском народе…
Пройдут годы, сменится нынешнее поколение и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрёт личная злоба, и „наступит история“. И тогда уже навсегда все и окончательно поймут, что Ленин — наш, что Ленин — подлинный сын России, её национальный герой — рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым.
Пусть сейчас ещё для многих эти сопоставления звучат парадоксом, может быть, даже кощунством. Но Пантеон национальной истории — по ту сторону минутных распрей… И хочется в торопливых, взволнованных чувствах, вызванных первой вестью об этой смерти, найти не куцый импрессионизм поверхностного современника, а возвышенную примирённость и радостную ясность зрения, свойственные „знаку вечности“».
Устрялов был политически хаотическим человеком, он путал национальное и классовое, был наивен в своей уверенности в том, что придёт время, и «личная злоба» уступит место пониманию национального величия Ленина.
Не в личной злобе была суть, а точнее — не только в личной злобе. Конечно, в том, что писал о Ленине тот же Струве (и ему подобные), присутствовал и личный момент, но определяющей была тут классовая ненависть, классовая злоба! А эта злоба имущих к великому выразителю интересов неимущих будет жива до тех пор, пока мир будет разделён на тех, кто — по словам Талейрана — стрижёт, и тех, кого стригут…
О какой личной злобе к Ленину может быть речь, если иметь в виду, например, тёзку Ленина Владимира Жириновского? Но ведь злобен последний, как не просто злой цепной пёс, а как просто-таки бешеная собака! И здесь срабатывает не личная, а классовая злоба, замешанная, правда, как и у Струве, на потаённом понимании собственной человеческой никчёмности и политической мелкотравчатости…
ВСПОМНИМ, что писал — не для печати, а сам для себя — Ленин в ночь 29 декабря 1900 года, оставшись наедине с собой после долгого и тяжёлого разговора, в котором участвовали Потресов («Арсеньев»), Засулич («Велика»), Струве («Близнец») и жена Струве.
Ленин взялся тогда за перо, чтобы «записать свои впечатления от сегодняшней беседы с „близнецом“…», и писал, что это было «знаменательное и „историческое“ в своём роде собрание (Арсеньев, Велика, близнец + жена + я), по крайней мере историческое в моей жизни, подводящее итог целой — если не эпохе, то странице жизни и определяющее надолго поведение и жизненный путь».
В ту ночь тридцатилетний Владимир Ульянов чётко осознал, что отныне его путь полностью расходится с путями его собеседников, и уж, во всяком случае, с путём Петра Струве… Это невесёлое жизненное открытие Ленина не радовало, и он сокрушался
[227]:
«Близнец показал себя с совершенно новой стороны, показал себя „политиком“ чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом. <…> Близнец явился с верой в наше бессилие, явился предлагать нам условия сдачи, и он проделал это в отменно-умелой форме, не сказав ни одного резкого словечка, но обнаружив, тем не менее, какая грубая, торгашеская натура дюжинного либерала кроется под этой изящной, цивилизованной оболочкой самоновейшего „критика“…»
Как это, к сожалению, точно!
Причём — точно в отношении не только Струве, но и целого социального строя, всё ещё существующего и процветающего в человеческом сообществе…
С той ночи прошла целая эпоха, Ленин свершил свой путь и умер, и вот что писал в 1924 году Струве, охваченный по отношению к Ленину двойной злобой — личной и классовой:
«Ленин был абсолютным аморалистом в политике и потому ему было легко быть таким превосходным и успешным тактиком… Это была смесь палача с лукавцем. И Г. В. Плеханов, и В. И. Засулич, и М. И. Туган-Барановский, и пишущий эти строки… испытывали некое общее глубочайшее органическое отталкивание от самой личности Ленина, от его палаческой жестокости и абсолютной неразборчивости в средствах борьбы. Душа… нежно-тонкой Веры Ивановны Засулич прямо содрогалась и сжималась при соприкосновении с этим воплощением лукавой злобы…»
«Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» (К слову, Ленин любил эти строки Лермонтова и цитировал их в своих работах 12 раз). Ленина обвинял в аморализме не только Струве, однако ни один из обвинителей не смог привести ни одного корректного конкретного примера ленинского политического аморализма. При этом каждый раз Ленина обвиняли люди, лично, возможно и моральные (в суп никому тайком не плевали), но в политическом отношении, как правило, аморальные абсолютно!
От Струве до Жириновского…
Так, Пётр Струве мнил себя марксистом, а в тяжкий для Родины час стал одним из тех, кто подтолкнул Россию к гражданской войне. Этим он злобно обрёк Родину на кровь и страдания, отвлёк её на годы от мирной работы возрождения. Роль Струве в те годы — по сути, палаческая.
Виктор Чернов клялся народной волей, а оказавшись во Временном правительстве как лидер массовой крестьянской партии, даже не заикнулся о необходимости немедленного решения в России земельного вопроса в пользу тех, кто землю обрабатывает…
Павел Милюков разглагольствовал о «народной свободе», слыл англофилом, любимцем Антанты, но, когда оказался не у дел, начал с участия в создании «белой» Добровольческой армии, а летом 1918 года в Киеве пытался свести дружбу с немцами, воюющими с Антантой, и спровоцировать их на подавление Советской власти. Осенью же 1918 года, уже в Лондоне, «моралист» Милюков нашёл общий язык с организаторами антантовской интервенции в Россию. Так же как и Струве, он обрекал Родину на страдания и разруху…
И эта «мышиная», принципиально аморальная «когорта» обвиняла в аморализме Ленина, жившего для народа и принявшего за народ отравленную пулю…
Н-да…
Струве писал о Ленине и вот что:
«Ленин, как вершитель и организатор коммунистического интернационала, оборвал традицию и разрушил дело Петра Великого, отбросив Россию как государство в XVII век… Делом Ленина явилось умаление и расчленение Державы Российской. Ленин использовал безумие народных масс для того, чтобы на алтаре мировой социальной революции заклать Россию. Ибо что ему было до России, он ведь не Пётр, который, находясь в опасности плена, призывал Сенат думать не о Петре, а о России»…
