Основные части дивизии размещались в районе аэродрома, а два парашютно-десантных полка, 317-й и 357-й, были расквартированы в городе в афганских казармах, которые были загажены настолько, что пришлось их, как Гераклу авгиевы конюшни, чистить, драить и вывозить горы мусора. Через несколько недель расположение дивизии преобразилось. Везде был армейский порядок. Все подъездные пути перекрыли охраняемыми КПП. Свободные от боевого дежурства подразделения занимались боевой подготовкой. Московские гости и армейское руководство при посещении дивизии всегда отмечали существующий у десантников образцовый порядок.
А обстановка вокруг шурави осложнялась не по дням, а по часам. В стране складывались благоприятнейшие условия для сколачивания криминальных групп разных мастей, сбивавшихся как волчьи стаи в банды. Города наводнили выброшенные на улицу офицеры правительственной афганской армии, ставшие не нужными и не угодными новой власти, и дезертиры. К ним примыкали сторонники свергнутого режима. Повсеместные грабежи всех и вся стали происходить не только ночью, но и среди бела дня, особенно на рынках и в стихийно возникавших торговых рядах. Одним словом, обстановка потребовала к себе особого внимания. По согласованию с местной властью в Кабуле был введен комендантский час. Первым комендантом города был назначен начальник противовоздушной обороны 103-й гв. вдд полковник Двугрошев Ю.И., офицер с большим опытом службы, серьезный, честный и неподкупный.
Кабул, с учетом особенностей его застройки, был разделен на секторы. Под особый контроль были взяты важнейшие государственные и военные объекты. Основой комендантской службы было патрулирование в городе и выставление в ночное время постов силою до взвода на площадях и важнейших узлах дорог и перекрестках. К несению комендантской службы привлекались и афганские армейские подразделения, милиция и служба безопасности. Надо отдать должное, афганцы службу несли бдительно и профессионально. Если один приказывал водителю машины остановиться, то его из-за укрытия прикрывал напарник, а требование остановить автомобиль сопровождалось таким решительным выпадом с оружием и громким, слышным чуть ли не за сто метров возгласом «Дрыш!» («Стой!»), что любой поневоле останавливался.
Офицеры постоянно, особенно в ночное время, проверяли службу гарнизонной охраны. Однажды один из таких проверяющих из-за сверхрвения или по недомыслию совершил ошибку, стоившую жизни сержанту. На одном из постов 317-го гв. пдп старшим был назначен командир боевой машины младший сержант Галкин Н.Н. Среди ночи он подошел к боевой машине, оставил автомат на броне и отошел в кусты. В это время прибыл проверяющий офицер, забрал автомат и без выяснения причин, почему и кем оставлено оружие на броне, поехал дальше по маршруту проверки. Сержант вернулся к машине, понял, что за пропавший автомат в боевых условиях его ждет суровое наказание, достал пистолет и застрелился. Проверявшего офицера немедленно отправили в Советский Союз, как будто это было суровейшее наказание, для решения его дальнейшей судьбы, а у всех сержантов изъяли пистолеты.
Средством передвижения подвижных патрулей и групп проверки, как правило, были боевые разведывательные дозорные машины (БРДМ), вооруженные крупнокалиберным пулеметом КПВТ. У патрулей в ночное время часто происходили стычки с бандитами со стрельбой, и нередко КПВТ становился козырной картой патруля. Принятыми мерами, в основном в Кабуле, удалось навести нечто похожее на порядок и пресечь вольное передвижение по ночному городу бандитских групп и сотрудников некоторых посольств, которые, скажем так, не питали симпатии ни к нам, ни к тому, что происходило в Афганистане. Задержанных во время патрулирования отправляли для разбирательства в Царандой и ХАД (милицию и органы безопасности).
Тюремные камеры, не пустовавшие во все времена, значительно пополнились криминальными личностями. Одну из таких тюрем охраняли десантники 317-го гв. пдп и наслышались в свой адрес много нелестных слов. Один из бандитов, очевидно очень крутой, настойчиво требовал поединка с любым десантником, которого, по его словам, всенепременно замочит. И такая возможность ему была предоставлена. Крутой после этого поединка никогда больше не сквернословил, стал одним из самых дисциплинированных узников и тихо отсиживал срок. В тюрьме же воцарился покой, стал строго соблюдаться внутренний порядок.
Впервые за многие годы зима 1980 года в Кабуле выдалась необычайно снежной и холодной. Муллы вещали из своих минаретов, что на их землю такую суровую погоду принесли неверные, крестьяне же, хотя и мерзли, очень радовались такой зиме — много снега зимой, значит, летом будет богатый урожай.
Палатки десантников обогревались самодельными печами «поларисами». Это такое хитрое самопальное приспособление из металлических труб, сплющенных с нижнего конца и залитых соляркой. Около таких печей всегда дежурил солдат, так называемый истопник. Естественно, случались в дивизии случаи загорания палаток, правда, к счастью, без особых последствий. Первой в дивизии сгорела палатка инфекционного отделения медико-санитарного батальона. Десантники шутили, что сам аллах решил помочь уничтожить заразу. В последующем «поларисы» стали менять на керосиновые печи заводского изготовления.
В отличие от десантников местное население замерзало. Дрова на рынке стоили дорого и продавались на вес. Беднякам такая роскошь была не по карману, и они оказались совершенно не готовы к суровой зиме. Летняя, легкая одежда, суконные накидки, калоши на босую ногу — вот и вся зимняя экипировка простых людей, которые страдали к тому же от недоедания. Да и утеплялись афганцы как-то странно: на голову, верхнюю часть туловища напяливали черт-те что, а ноги в калошах на босу ногу. Афганские ребятишки (нужда заставила, плюс заложенное чуть ли не генетически стремление к торгово-обменным операциям) быстро усвоили необходимый словарный запас русского языка и с успехом выпрашивали у наших солдат сигареты, спички, сухари, доски от снарядных ящиков и различную мелочь. Нередко даже приводили совсем маленьких девчушек и предлагали за плату, совершенно однозначно, русскими матерными словами, поясняя для какого «использования».
Кабул на нас произвел огромное впечатление как город, да простят мне эту банальность, ярких контрастов, где современность, нет, не соседствовала, а именно тесно переплеталась со Средневековьем. Блеск и богатство магазинов, магазинчиков-дуканов и рынков соседствовали с глинобитными лачугами и страшной нищетой. На торговых прилавках — вещи времен Александра Македонского и суперсовременная японская радиоаппаратура, которая в Союзе была в страшеннейшем дефиците и за бешеные деньги продавалась только в валютных «Березках». Целые торговые ряды были завалены дубленками, коврами, джинсами, японскими часами, китайскими ручками, индийским, пакистанским и китайским ширпотребом… Складывалось впечатление, что торгует все население Афганистана. Например, четырехлетний мальчишка мог сидеть где-нибудь и предлагать поштучно сигареты и прочую мелочовку. И при этом сам не упускал возможности стрельнуть сигарету у шурави. А на вопрос, почему бы просто не стрельнуть у самого себя, мудро отвечал, что во-первых, его табак — это товар, а во-вторых — товар хозяйский.
Купить можно было все, что душа пожелает, никакого дефицита и никаких очередей. Покупателя усаживали в кресло, угощали кофе или чаем, а подобострастный дуканщик носил и носил на выбор кучу всяческих вещей. Если нужного у него не находилось, он отправлял бачу (мальчика) к соседу, чтобы тот принес необходимый товар, но купить его должны были у него. Если же и у соседа такого товара не было, дуканщик назначал время, когда то, что требуется, будет доставлено. И ни разу не было случая, чтобы слова своего не сдержал. После нашего советского хамско-презрительного отношения работников советской торговли подобное было очень непривычно и, скажу честно, приятно.
