Это был последний поезд, отправившийся из Еревана по мирному расписанию. Через несколько часов война внесла в график свои изменения: бомбили Харьков. Из вагона Шульженко видела всполохи пожаров. Война приблизилась, и поезд шел ей навстречу.
Перрон был полон народу. Шульженко заволновалась: в Харькове на лето оставался девятилетний Гоша, жил у ее давних друзей, а к поезду его должна была привести тетка – Татьяна Александровна, ее просили об этом в телеграмме.
За время пути проводники набили вагон – не пройти, не проехать. Люди вплотную друг к другу сидели, лежали на багаже в проходах и тамбурах. Открыть наружную дверь уже было невозможно. Клавдия Ивановна увидела растерянного Гошу в окне, всплеснула руками, а он заметался с теткой вдоль вагона, не зная, что делать. Коралли попытался разбить ботинком стекло – оно покрылось паутиной трещин, но это не помогло. И если бы не Аркадий Райкин, который несколько дней спустя проезжал со своим театром через Харьков и забрал Гошу в свой вагон, неизвестно, когда удалось бы Шульженко встретиться с сыном.
В Ленинграде война была совсем рядом. Опустевшие тротуары, заклеенные крест-накрест окна, воздушные тревоги и дежурные в подъездах с противогазами на боку. А вскоре началась эвакуация.
Но Шульженко уже чувствовала себя не наблюдателем примет меняющегося времени, а причастной событиям, которыми жил ее город.
Вступив добровольцем в ряды армии, рядовой Клавдия Шульженко стала солисткой и одним из художественных руководителей Фронтового джаз-ансамбля. Он разместился в Доме Красной Армии имени С. М. Кирова. В огромное здание на Литейном переехали вскоре все артисты фронтовой бригады и поселились в его глубоких, снаружи облицованных гранитом подвалах, ставших бомбоубежищем. Отсюда на специальном автобусе Шульженко с ансамблем начала свой длинный военный маршрут.
И в эти дни снова встал вопрос, что петь. Из старого репертуара большинство песен казалось непригодным. «На пробу» были оставлены только некоторые, в их числе – «Мама» и «Андрюша». К ним прибавилась новая песня о летчиках «Петлицы голубые» ленинградца Люстига на слова Гридова, погибшего вскоре в ополчении, и песня Жака на стихи Барбаровой «У микрофона». Илья сам принес ее ноты в подвал-убежище.
С этими песнями Шульженко поехала на свой первый военный концерт. Он проходил под Ленинградом, у летчиков, уже отличившихся в воздушных боях.
«Мы приехали в часть как раз в тот момент, когда они только что вернулись с боевой операции, – вспоминает начальник ансамбля И.М. Руммель. – Здесь же, на летном поле, недалеко от самолетов, около которых возились механики, состоялся наш концерт. Зрители расположились прямо на земле.
Надо сказать, что в нашем ансамбле были отличные музыканты. Но я никогда не слышал, чтобы они играли лучше…
Настал выход Шульженко. По характеру своего дарования она лирическая певица, ее исполнение строится часто на полутонах, требует определенной обстановки – кулис, света и т. д., а здесь кулисами была необъятная ширь летного поля, а прожектора заменяли яркие лучи солнца, светившего с безоблачного неба.
Но Шульженко держалась так, как будто эта обстановка была для нее обыденной.
Летчики слушали Клавдию Ивановну, затаив дыхание».
Из «зала» сыпались одна за другой просьбы – к удивлению певицы, зрители просили петь «старые», хорошо им знакомые песни, отвергнутые ею. И каждая из них принималась едва ли не горячее, чем на недавних мирных концертах.
Со «старыми» песнями произошла странная метаморфоза. Они обрели второй, не существовавший прежде смысл. Повествуя о любви, разлуках и встречах, они зазвучали как рассказы о мирной жизни, за возвращение которой шла война. Довоенные песни стали первыми военными. Как бы заново родившись, они помогали воевать.
Довоенные песни Шульженко звучали и по ленинградскому радио, в программах, составленных по заявкам слушателей. «Наша народная война еще родит свои песни, – говорил ведущий одной из таких передач. – Мы не можем сейчас сказать, какими точно они будут, но мы твердо можем сказать, что в них будет боль народа, гнев народа, его ярость к врагам, его твердое желание умереть или победить».
Уже на первых концертах певица видела, как лица, еще не остывшие после боя, начинали светлеть, как слушатели тянулись к ней, улыбались и грустили вместе с нею. Никогда прежде она не знала такого единения со слушателями, которое она испытала тогда.
А после концертов – разговоры с бойцами: рассказы, вопросы, шутки, воспоминания. После самого первого фронтового выступления, которое актриса провела в военной форме, один из летчиков попросил Шульженко:
– Если можно, пойте, пожалуйста, в мирном платье.
– Почему?
– Чтобы было так, как до войны.
Его поддержали и другие. И с тех пор всегда, в любых условиях, актриса пела в «мирных» концертных платьях.
В другой раз ее попросил один из бойцов петь больше о любви, о том, как трудно влюбленным в разлуке, петь больше грустных песен.
– Сердце просит, – пояснил он свою просьбу.
Почти как у поэта Алексея Недогонова:
На войне попробуй не грусти,
Обретешь ли мужество без грусти?
Ежедневно автобус ансамбля отправлялся с артистами в воинские части. Нередко приходилось выступать дважды, а то и трижды в день.
Все короче становились маршруты поездок, все труднее дороги. Линия фронта приблизилась вплотную к Ленинграду. Обстрелы гитлеровских батарей тяжелой и сверхтяжелой артиллерии велись систематически: только с сентября по декабрь, за 90 дней, их было 272.
Близкий пригород Колпино стал передним краем обороны. Там решили дать концерт для бойцов и командиров, ведущих почти непрерывный бой. Долго не могла забыть Шульженко дорогу на Колпино: развороченные составы поездов, искореженные рельсы, обломки зданий и дым. Дымились земля и небо – от гари трудно было дышать. Но автобус, в крыше которого появилось несколько пробоин, прибыл по назначению вовремя.
Само появление Шульженко здесь, среди обгоревших стен бывшего Ижорского завода, в «гражданском» платье, приветливо, как-то по-семейному, по-домашнему улыбающейся, бойцы восприняли как радостное чудо. Для них это была встреча с посланцем иного мира, оставленного в день, когда они ушли на фронт. Мира, в котором живут мать, жена, родные, близкие. За соприкосновение с ним они были благодарны актрисе.
После концерта бойцы подходили к Шульженко и просили ее: «Передайте там, в тылу, что мы будем стоять насмерть, а Ленинград не сдадим». И слова их звучали, как клятва, какими бы пафосными они ни показались сегодня.
Сколько было этих встреч, в блиндажах, в лесу, в палатах госпиталей, в корабельных кубриках, на аэродромах, где случалось, как писал поэт М. Дудин, участник обороны Ленинграда:
На виду у заоблачной смерти
И в готовности номер один
Все пилоты сидят на концерте,
Не покинув привычных кабин.
Встречи проходили и в тылу, который тоже стал фронтом. Концертные площадки ничем не напоминали довоенные: дворы, цеха и подвалы оборонных заводов или (бывало и такое!) огромная остывшая печь для обжига кирпича, вместившая на время и зрителей, и артистов.
