Но едва начались съемки, как дирекция «Ленкино» (белорусская студия «Белгоскино» снимала свой фильм на ее базе) заявила: все звуковые установки заняты, и «Кто твой друг?» будет выпущен только в немом варианте.
Дунаевский, который завершал работу над музыкой к ленте Корша-Саблина «Первый взвод», сразу же подошел к Клавдии Ивановне:
– Не горюй, Кунечка, у нас еще все впереди. А с Коршем не поспоришь. В вашей картине – любовь и страсти, а у него Первая мировая, рост революционного сознания солдат! Как тут без звука обойдешься.
Лишенная привычной зрительской аудитории, актриса оказалась один на один с глазком объектива, следящим за каждым ее движением. Фильм, насыщенный крупными планами, требовал перестройки манеры игры, умения передать состояние своей героини так, чтобы зритель без слов мог распознать чувства, владеющие ею. Все это было внове. Плюс к тому же обстановка на съемочной площадке, сам процесс съемок с остановками по техническим причинам в самый разгар сцены – все это порой вызывало отчаяние, неверие в собственные силы.
Помог режиссер. Михаил Александрович Авербах, несмотря на свой возраст, был опытным кинематографистом. Его умение ставить четкие задачи, его обычай тщательно репетировать эпизод до начала съемки оказались как нельзя кстати.
Помогли и товарищи по работе. Например, Н.К. Черкасов, тоже делавший в кино первые шаги. В фильме «Кто твой друг?» ему достался персонаж эпизодический – милиционер.
«Николай Константинович поражал меня умением работать на съемочной площадке, мгновенно включаться в роль, – вспоминала Шульженко. – Вот только что мы разговаривали на бытовые темы, он заботливо спрашивал, как мой первенец, но звучал сигнал режиссера, и Черкасов на глазах превращался в стража порядка.
Про своего героя он знал все. Иногда вдруг начинал со мною разыгрывать «этюды».
– Ну вот как ваша Вера будет разговаривать со мной – милиционером, если я, например, снял ее с подножки трамвая? – спрашивал Черкасов, улыбаясь.
Я охотно принимала игру и стремилась всеми способами разжалобить неприступного милиционера, чтобы не платить штраф. Ссылки на отсутствие денег, на собрание в ячейке на него не действовали. «Платите или пройдемте», – твердил невозмутимо он. Когда же я сказала, что спешу к ребенку, каменное лицо Черкасова смягчалось:
– Ладно, идите. Только смотрите, чтоб в следующий раз ваш ребенок не остался сиротой.
Все это было точно в характере его роли.
Он замечал мое волнение перед съемкой – то волнение, которое мешает актеру, сковывает его, он старался ободрить меня и шутил:
– Зачем волноваться и трусить, если еще неизвестно, что с этой сценой будет дальше?! Вот я сыграл во «Встречном» и заметьте – тоже милиционера. Волновался, старался – все хвалили, а когда смотрел фильм, мой герой так и не появился на экране. Его вырезали при монтаже – не вмещался!
При этом Черкасов так заразительно смеялся, что все мои страхи улетучивались».
Дунаевский еще раз заглянул в павильон к Авербаху, когда там шла съемка лирического эпизода: Шульженко сидела на берегу реки и страдала от измены любимого.
В перерыве он подошел к ней:
– Вот на берегу ты и пела бы грустную песню, как трудно жить без любви и как легко от любимого получить полную меру горя и страдания. Но я уже уговорил Корша: следующий его фильм будет более человеческим. Не хуже «Пастуха из Абрау-дюрсо» – к нему я уже написал музыку и твою песню туда вставил. Извини, но ничего другого не приходило в голову. А мы с тобой в кино еще поработаем!
Кто знал, что вторая встреча с Шульженко, уже на «Мосфильме», будет только через два десятка лет.
Но до этого были и другие.
* * *
В мае 1950 года в журнале «Советская музыка» появилась статья Дунаевского «Наши друзья», посвященная тем, кто дает жизнь песне.
Заметив, что оперные солисты редко обращаются к советской песне, а то и вовсе пренебрегают ею, Дунаевский писал: «На другом краю советского исполнительского фронта находятся наши выдающиеся, популярные эстрадные исполнители, такие, как Л. Утесов и К. Шульженко, возглавляющие большую группу артистов так называемого индивидуального вокального жанра.
Установив в былое время свой исполнительский стиль и манеру, Шульженко за последние годы многого добилась в стремлении поставить свое незаурядное исполнительское дарование на службу современной теме. Много интересного артистка внесла в исполнение советской песни. Долг советских композиторов – помочь своим творчеством таким благородным поискам и стремлениям. Руководство эстрады обязано шире привлекать авторов к написанию специальных произведений для эстрадных мастеров с ярко выраженным индивидуальным исполнительским дарованием».
Этот призыв Дунаевский обратил прежде всего к себе. Он пришел на помощь певице в годы, когда после разгромных идеологических постановлений ЦК начались гонения на лирику, якобы отвлекающую советских людей от задач социалистического строительства, все ее пластинки изъяли из продажи и она осталась без песен. Дунаевский написал для нее две баллады – «Окрыляющее слово» и «Письмо матери», обе на стихи Г. Рублева.
Первая из них, мужественная («маршеобразно» – пометил Дунаевский на клавире) повествовала о юноше из Кордовы. Во франкистской Испании, где все, связанное с Советской страной, объявлено крамолой, Педро (так зовут героя песни) выводит на стене лозунг, призывающий к миру. Его хватают полицейские, пытаются заставить назвать имена сообщников. Эта почти детективная история, изложенная трескучими стихами, заканчивается тем, что на стене опять появляется запретный лозунг.
И над мрачною Кордовой
Снова вспыхнуло во мгле
Окрыляющее слово,
Слово правды на земле!
Сталин и был тем «окрыляющим словом». «Вождю народов, оплоту мира» адресовала свое письмо и мать из Руана, потерявшая на войне трех сыновей. Ничего подобного Шульженко прежде не пела, но без этого в то время никогда бы не получила разрешения на сольное выступление.
Песни-баллады продолжали ту линию в творчестве Дунаевского, которая была начата в конце 30-х годов «Девушкой в солдатских сапогах». Ее композитор отнес тогда к числу своих опытов, назвав «Девушку» «примерно той песней, которая прокладывает мост между массовой песней и камерной». По его мнению, в произведениях такого рода должны сочетаться доступность массовой песни и глубина образов пьес камерного типа.
Но если «Девушка в солдатских сапогах», разученная Шульженко в пору ее создания, не удержалась в репертуаре (быть может, мост был наведен преждевременно), то на «Письмо матери» и «Окрыляющее слово» певица и композитор возлагали иные надежды.
В период работы над ними Дунаевский приезжал на репетиции, внимательно слушал Шульженко, раз вносил «на усмотрение исполнительницы» свои предложения. На премьере волновался, будто это первые песни, решавшие его судьбу, а после концерта быстро прошел за кулисы, поздравил Шульженко с успехом и поблагодарил ее.
