– Нельзя музыкантов оставлять без призора! – говорил он.
Наконец все участники фильма вместе с Эрдманом двинулись в Гагру. Оркестр тащить туда нужды не было – он отправился в родной Ленинград. И 19 сентября (зафиксировано точно!) съемки начались. В Бзыбском ущелье проложили рельсы, по которым двигалась тележка с кинокамерой: Нильсен решил снять «Коровий марш» длинной панорамой с минимумом монтажных стыков.
Панорама на экране и сегодня выглядит очень эффектно. Одно плохо – артикуляция Кости Потехина не совпадает с текстом песни, что он поет. Объяснение простое.
«Приехав из Гагры в Москву, – писал Утесов, – тайно от всех встретился с Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом и попросил его написать стихи, которые соответствовали бы характеру Кости Потехина. И особенно просил позаботиться о рефрене – чтобы никаких бугаев! И он написал ставшие знаменитыми слова „Марша веселых ребят“:
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда...
Я с радостью забрал у него стихи, но, так как всякая работа должна быть оплачена, заплатил Лебедеву-Кумачу свои собственные деньги, не посвятив его, естественно, в эту дипломатическую тонкость. И спел на студии эту песню. Все пришли в восторг:
– Кто, кто это написал?!
– Верните мне затраченные деньги, и я открою вам секрет! – пошутил я.
– Отдам с процентами! – в тон мне ответил Шумяцкий. – Говорите скорей!
Торжествуя победу, я провозгласил имя поэта!»
Между прочим, посвятив меня в эту «дипломатическую тайну», Леонид Осипович задал мне неожиданный вопрос:
– Сможете мне напомнить, как там поется: «Нам песня...»
– «Строить и жить помогает», – услужливо продолжил я.
– Ничего подобного! С экрана звучала совсем другая фраза! – Утесов был явно доволен моей оторопью – эффектом его слов, и тут же успокоил меня: – Не огорчайтесь, вы не одиноки, но в фильме я пою: «Нам песня жить и любить помогает!» И ни разу «строить»! Все же это песня пастуха – что он может строить?! Откуда появилось это «строить», объяснить не могу. Может, повлиял чуть измененный текст, что опубликовал Кумач уже после премьеры, или тут более тонкая штука: людям подсказала интуиция, чего песни не хватало. А в картине, кстати, все песни «сердечные»: «Легко на сердце», «Сердце, тебе не хочется покоя», «Сердце, ну как же мне быть» и даже стрелки на часах поют: «Сердце хлопочет, боится опоздать»!
Работа на юге шла дружно. Отсняв все на натуре, перешли в интерьеры – в Дом отдыха военного ведомства, превращенный для фильма в «Пансионат для неорганизованных курортников, бывший „Черный лебедь“. Тут и началась возня с нашествием животных, вымотавшая всех.
Эрдман не уходил со съемочной площадки. Если была нужда, дописывал и переписывал текст: диалоги снимались синхронно. Особое внимание он проявлял к Марии Стрелковой, женщине неповторимой красоты, внешне строгой, но в душе доброй и приветливой. В группе ее сразу стали называть Машенькой. Многим был известен длившийся не один год роман Эрдмана с мхатовской артисткой Ангелиной Степановой, письма от нее приходили чуть ли не каждый день. А тут все с тайным любопытством наблюдали иное.
– Как же так? – недоумевал Роберт Карлович, отец Эрдмана. И неожиданно сам объяснил: – Весь в папа! (С русским он всегда был не в ладах.)
А Ангелина Иосифовна позже сетовала в письме к Эрдману: «Я от тебя из Гагр почти ничего не получала».
Атмосфера сердечных волнений, как это часто бывает, сопутствовала съемкам. Александров получил письмо, в котором его жена, актриса мюзик-холла, сообщала, что она ушла к другому – актеру этого же театра Борису Тенину. Ушла, забрав с собой сына Дугласа, названного отцом в честь любимой американской кинозвезды Дугласа Фербенкса. Орлова объявила режиссеру, что порывает с концессионером, и переселилась из номера люкс отеля «Гагрипш» в избу к Александрову с удобствами во дворе, но зато с большой верандой и гамаком, который даже попал в фильм. В общем, наблюдать было за чем.
– Увы! Чем больше сходилась Орлова с Александровым, – рассказывала Елена Алексеевна Тяпкина, – тем быстрее росла ее роль Анюты и летели в корзину уже отснятые эпизоды других актеров. Там оказалась и моя очень смешная морская сцена – я только зря целый день не вылезала из воды. Туда же попала и вся, вся целиком роль Гарина, блистательно игравшего.
Гарину, любимому актеру Эрдмана, действительно не повезло. В сценарии у него было несколько эпизодов, среди них развернутый – суд над Костей наутро после ночного нашествия его стада на пансион курортников. Читаешь речь Председателя колхоза – главного общественного обвинителя – и словно слышишь голос Гарина, – настолько точно даже на письме передал Эрдман интонации своего любимца: «Товарищи, мы столкнулись с печальным фактом. Наш лучший производитель племенной бык Чемберлен пришел домой пьяный с атрибутом на голове. Но это еще не все. Две наших иностранных специалистки – швейцарская корова Зоя и голландка Эсфирь Бакдонген не ночевали дома и явились со следами губной помады на вымени и с напудренной мордой! Но пойдем, товарищи, дальше. Годовалый баран нашего стада Фомка явился замашкараденный тигром, а Марья Ивановна загуляла и не явилась вовсе. Товарищи, не будем замазывать: если корова виновата, мы с нее взыщем, но, товарищи, за такие эксцессы прежде всего должно отвечать руководство!»
Руководство – Костя Потехин начинает каяться, и от смущения лицо его розовеет, краснеет, становится багровым.
– Как вы это сделаете, ведь картина у вас черно-белая? – спросили Александрова.
– Ничего сложного, – ответил тот. – Я раскрашивал кисточкой и анилином флаг восставшего броненосца «Потемкин» у Эйзенштейна по его же придумке. Опыт у меня уже есть.
Поистине история повторяется дважды – сначала в трагедии, а затем в фарсе.
Съемки шли до конца сентября, продолжались и в октябре. Погода портилась на глазах, вода в море быстро остывала, но пляжные сцены были отсняты, а любителей плавать – Александрова и Орлову, Эрдмана и Стрелкову – ничто не могло остановить.
«Когда вас бьют, вы издаете звуки»
И вдруг произошло то, что никто не ожидал. В ночь на 12 октября в гостинице «Гагрипш» арестовали Эрдмана. Месяц спустя особое совещание при НКВД, так называемая «тройка», приговорила его к трехгодичной ссылке.
О причинах всего этого стало известно позже. В конце сентября в Кремле устроили прием по какому-то поводу. Гуляли, как обычно, в Грановитой палате, небольшой и уютной, – месте увеселения царей со времен Ивана Грозного. Георгиевский зал, строгий, огромный и холодный, тогда, как правило, пустовал.
На прием пригласили популярнейшего народного артиста, прослужившего во МХАТе больше тридцати лет, – Василия Ивановича Качалова, человека, в доме которого Эрдман часто бывал, не одну чарочку хмельную полнее наливал, читал ему свои стихи и басни, две из последних после долгих уговоров подарил ему «на память».
