Марио немедленно открыл дверь, и толпа людей вломилась в прихожую. Увидев меня, удобно устроившуюся у камина и поедающую спагетти, все смолкли. А Скиап поднялась, убрала со стола, в сопровождении друга покинула его дом и вошла в свой – никто пальцем не тронул.
Рассказываю этот второстепенный, но удивительный эпизод, потому что он свидетельствует о том, что, несмотря на современный уклад жизни, старые обычаи живы в Америке, вплоть до библейского наказания за супружескую измену: «Смола и перья». Однако, как видим, американцы с их непосредственным чувством реальной ситуации готовы честно признать себя виновными, если им докажут, что они ошибаются. Несколько месяцев спустя молодой Марио погиб от скоротечного менингита, и я занималась всеми формальностями, бывшая его жена так и не появилась.
Гого казалась счастливой и здоровой, ситуация улучшилась, как вдруг я внезапно поняла, что в свои пятнадцать месяцев она еле-еле умеет ходить – передвигается наподобие краба. Тем не менее няня – а у нее репутация была очень компетентная – заверяла, что девочка страдает лишь небольшим насморком.
Я отвезла Гого к специалисту, и тот мне бесстрастно объяснил: больна детским параличом. Подобно Иову, я была сражена этим ударом. Что я такое сделала, чтобы заслужить такое?!
И тогда Бланш Хейс взяла мою судьбу в свои руки. В свойственной ей спокойной, полной здравого смысла манере она заявила: «Почему бы вам не поехать со мной в Париж? Я вас приглашаю. А там увидим, что делать».
Пришлось мне отбросить всю свою гордость, и мы зарезервировали два места на пароходе. Но перед этим в Вашингтоне с помощью нотариуса я сменила фамилию дочери и дала ей ту, что носит моя семья. Будет справедливо, если с этих пор Гого станет принадлежать только мне.
Незадолго до отплытия Гого заболела краснухой, пришлось отложить путешествие. Когда мы, наконец, отправились в плавание, она походила на вареного омара, но врач сделал вывод, что это последствия болезни желудка.
В нашей маленькой каюте Гого проводила неспокойные, бессонные ночи, перелистывая все иллюстрированные журналы, какие попадали ей в руки, а на следующее утро появлялась на палубе с ангельским личиком, прижимая к груди, как якорь спасения, любимого жирафа Торке.
Старая няня, заливаясь слезами, пришла нас провожать. Прощание было тяжелым, она хотела бы быть вместе со своим любимым ребенком, но не могла уехать с нами.
Наш пароход оказался очень медленным, но все-таки, испытав большое облегчение, мы высадились во Франции и приехали в Париж.
– Мне рассказывали, – сообщила мадам Хейс, – о маленьком, недорогом отеле в центре, у церкви Мадлен. Не поехать ли нам туда?
Так мы и сделали, но всю ночь слушали, как спускают воду… нет, это место нам не подходит. Мадам Хейс переехала в более дорогой отель, а я отвезла Гого к мадам Пикабиа, на улицу Пти-Шан, рядом с Вандомской площадью и улицей Мира.
Габриэль Пикабиа и я сидели и беседовали после замечательного завтрака, как вдруг перед открытым окном появилась Гого, раскрасневшаяся и радостная: «Хеллоу, Париж!» – закричала она и помахала рукой, потом вбежала в комнату, схватила большой бокал красного вина и осушила его содержимое… Мы уложили ее, и она заснула глубоким сном впервые за двадцать четыре часа.
В то время я начала заниматься своим разводом, все произошло необыкновенно быстро, и мне не могли предъявить ни одного возражения. Бланш Хейс нашла квартиру на бульваре Тур-Мобур и пригласила меня жить с ней. Гого я поместила в небольшую клинику, где ее подвергли тщательному лечению. Это была долгая и болезненная история: девочка отбивалась и горько плакала при одном виде «злого ящика».
Вначале я имела неприятности с паспортом, он был польским и выдан моему мужу Падеревским
[28] вместо моего временного французского, но он мне не пригодился. Тогда я взяла свой старый итальянский паспорт, направилась к послу, графу Сфорца, старому другу моего кузена Аттилио, и попросила его продлить. Он сказал мне, что в результате брака я потеряла итальянское подданство и продлевать паспорт противозаконно. Внезапно я заметила, что паспорт, который не хотел продлевать граф Сфорца, действителен еще двадцать четыре часа. Скиап бросилась в Рим и попросила новый паспорт на имя мадемуазель Скиапарелли, и ей тут же его выдали, им было совершенно неважно, что это незаконно.
Мать просила ее остаться жить с ней. В материальном отношении это разрешило бы все проблемы, но в тот момент Скиап, как соловей, который глотнул радостей вольной жизни, – выбрала свободу. Пусть даже если снова придется очень туго, она предпочитала взять свою судьбу в собственные руки. Это не было вызвано ни честолюбием, ни недостатком нежности – просто глубинным стремлением к физической и духовной изоляции, которая станет и дальше направлять ее жизнь. Она вернулась в Париж, и ей удалось найти занятие. Один дальновидный антиквар, угадав ее трудности и самозабвенное стремление к свободе, брал ее с собой на аукционы и в антикварные магазины Парижа и провинции. Мало-помалу позволил ей выбирать для него предметы искусства и тем самым дал возможность заниматься делом не очень обременительным. Благодаря своей любви к прекрасным вещам она приобрела некоторую компетентность; но при этом имела время совершать с Гого недлинные прогулки, доступные для девочки. Так моя дочурка полюбила Париж.
Однажды мы отправились на площадь Инвалидов. Могила Наполеона произвела на Гого большое впечатление, и она спросила, что это такое. Как объяснить, кто такой Наполеон, четырехлетней девочке? Сказала вот что:
– Здесь навсегда нашел покой Наполеон, император французов.
Гого протянула мечтательно:
– Он там оди-ин?.. Ему, должно быть, хо-олодно…
– Нет, моя родная, он спит там вместе со своими маленькими солдатами.
С тех пор мы часто заканчиваем письма друг другу словами: «Наполеон и все его маленькие солдаты» – это для нас символ бесконечной любви.
С тех пор я жила одна в маленькой двухэтажной квартире из двух комнат на Университетской улице. Друзья милы со мной, я счастлива – живу одна… Сама готовлю, вспоминая те блюда, что делала нам наша кухарка в Риме, когда я была девочкой. Дом тут обветшалый, и его владелец, чрезвычайно вежливый, пожилой, много занимался моим благосостоянием. Я встречала его нечасто, но благодаря своему слуге он был в курсе моих приходов и уходов, иногда посылал мне прекрасные подарки: несколько бутылок элитного красного вина или замечательные деликатесы, приготовленные его поваром.
Именно в этот период я познакомилась с Полем Пуаре
[29], которым восхищалась, считала самым великим современным художником. Однажды вместе с богатой американской приятельницей я вступила в маленький, бьющий через край чудесными красками особняк Поля в предместье Сент-Оноре. Так я впервые попала в Дом высокой моды. Пока приятельница выбирала себе платья, я в восторге смотрела вокруг, молча примеряла одежду, совсем забыв, где нахожусь, и, довольная собой, прогуливалась перед зеркалом. Вот надела великолепное манто широкого, просторного кроя – будто специально для меня создано… Черный набивной бархат с широкими блестящими полосами, подкладка из ярко-синего крепдешина…
