– Кто такой Ренуар? – спросила Гого, когда мы вышли из ресторана.
– Великий художник, дорогая. Один из самых великих.
На следующий день Пьер Коль, один из моих друзей, владелец картинной галереи, с большим вкусом и еще большим чутьем по части коммерческой ценности, позвонил мне и пригласил посмотреть его новые приобретения. Я взяла с собой Гого. Среди прочих картин он показал мне Ренуара – портрет ультрасовременной женщины, очень красной, крепкого сложения. В некотором смысле портрет был очень хорош, и я рассматривала его некоторое время, как вдруг Гого разразилась рыданиями – настоящий приступ: «Мама, мама! Я правда похожа… на это?» Тем летом мы поехали в Лаванду, небольшое местечко на юге, пропитанное запахом лаванды и загоравшее на солнце. В то замечательное, спокойное лето все проблемы, казалось, решились. Наконец я проводила беззаботные часы в воде или на лодке, с несколькими приятными мне друзьями.
Однажды мы решили поехать посмотреть на колонию нудистов у острова Поркероль, прибыли в купальных костюмах, и я внезапно почувствовала, что мы слишком одеты.
К нам подошла очень красивая женщина, совершенно обнаженная, на плечах у нее сидел маленький ребенок.
Мы спросили, где находится поселок, но все, что она могла, это показать, где мэр поселка. Мы направились туда и долго его вызывали. Наконец сверху спустился маленький человечек без всякой одежды, исключая трехцветную ленту, символа его положения, идущую наискосок по толстому брюшку, – без сомнения, мэр. С трудом удерживаясь от смеха, мы спросили у него дорогу, и он нам ее показал спокойно, без малейшего смущения. Мы поднялись на крутой холм, и первый попавшийся дом оказался парикмахерской с большими окнами. Сквозь окна были видны обнаженные женщины, которыми занимались такие же парикмахеры и маникюрши, большинство некрасивые, и вся картина была смехотворной и ужасной. Но лишь когда мы пришли в ресторан и нас обслуживали обнаженные девушки, вовсе не похожие на Венер, я поняла абсолютную необходимость одежды…
Во время этой поездки Гого пережила серьезное увлечение – безнадежно влюбилась в юношу, который играл на пиле (без сомнения, самом неожиданном и лишенном романтики музыкальном инструменте). Он казался ей прекрасным, она часами сидела, в экстазе уставившись на этого молодого человека (не слишком, честно говоря, привлекательного), как будто это Пан
[40], спустившийся на землю.
На обратном пути нам пришлось заехать в Тулон и отвести Гого в ресторан, слегка спрыснув обед вином, чтобы ее ободрить. Всю ночь в поезде она не прекращала вздыхать, держа меня за руку: «О, мама! Если бы ты знала, какая я несчастная!..»
Пришло время отправить ее в Лозанну для последней операции. К счастью, она оказалась самой удачной – это означало конец пребывания Гого в швейцарском колледже.
Не помню имен тех, кто навещал меня тогда, даже тех, кто принимал участие в моей жизни и стал друзьями. Неизменно я лично встречала в приемной своих клиентов – нельзя же допустить, чтобы вокруг моей персоны родился миф: я «так занята “творчеством”, что даже не встречаюсь со своими клиентами»!
Два слова всегда оставались запретными в моем Доме моды: слово «творчество», оно казалось мне вершиной претенциозности, и слово «невозможно». Я всегда поддерживала связь с женщинами, которые оказывали мне доверие, и пыталась помочь им найти свой стиль. Думаю, в этом главный секрет искусства хорошо одеваться.
Эти стили сильно отличаются друг от друга. Внешний вид женщины всегда должен соответствовать ее образу жизни, занятиям, пристрастиям и – ее средствам. В конце концов, кем придумана поговорка «жизнь держится на одной нитке» – парками, когда они ткали полотно судьбы, или портным, работавшим у капризной хозяйки?
Однажды в моем салоне сидела худая молодая женщина, выглядевшая некрасивой и плохо одетой. Она почему-то заинтересовала меня, и я предложила ей помочь выбрать туалеты. Она позволила мне делать все что хочу, время от времени высказывая замечания резким, хриплым голосом. Она ушла от меня, превратившись почти в красавицу. Немного времени спустя я прочитала интервью, которое она дала в Америке: она сказала, что преображение в моем салоне стало исходной точкой в ее чудесной карьере. Звали ее Кэтрин Хепберн
[41]. Однажды из-за ширмы меня позвала бурная пожилая дама, с мощным крючковатым носом и хриплым, отрывистым голосом: «Знаете ли вы, что вы гениальны?! Вы такое здесь делаете – с этими гусынями?! Пойдемте-ка лучше со мной, выпьем чаю!» Нарядно одетая, она выглядела самой достойной из светских дам – леди Оксфорд, одна из самых известных и умных представительниц Англии.
Поль Пуаре написал книгу «Одевая эпоху», но ее лучше бы озаглавить «Одевая женщин». Когда женщину лишают одежды, она теряет индивидуальность, становится немного другой, более похожей на себя, близкой к своей истинной личности, сознательной, иногда более жестокой.
Кэтрин Хепберн в маленькой шляпке от Скиапарелли, 1933
Я вспоминаю, что еще в раннем детстве, когда едва умела читать, видела серию рисунков: два человека купаются в море, пустынный пляж, они разговаривают, прекрасно ладят друг с другом, долго греются на солнышке; потом исчезают за двумя разными скалами, чтобы одеться. Появляется один – верх элегантности, монокль, трость с серебряным набалдашником; другой – в лохмотьях. Удивленные, смотрят друг на друга, холодно прощаются и удаляются каждый в свою сторону – им больше нечего было сказать друг другу.
Ко мне постоянно приходили две дамы: одна очень полная, другая очень худая; обе весьма респектабельные и настолько корректные, что их можно было принять за привратниц монастыря. У них был обычай появляться каждый сезон с огромной металлической шкатулкой, полной купюр. Они выбирали наиболее экстравагантные туалеты, особенно вечерние, не оставляли ни своего имени, ни адреса и расплачивались наличными, вынимая купюры из шкатулки по одной. Нас это заинтриговало: интересно, кто они? Но однажды в их присутствии в салоне находился пожилой повеса: «Моя дорогая, – поинтересовался он у меня, – с каких это пор вы принимаете содержательниц борделя?»
Это оказались хозяйки современного «Дома Телье». Я не стала просить его посетить их заведение и посмотреть, как выглядят мои платья на дамах этого «дома». Бедняга, который считал себя столь развращенным, был бы шокирован!
Я съездила в Лондон и закупила запас твида – в прессе все время писали о моих брюках-юбках, предназначенных для любого случая: для путешествия, города, вечернего приема, спорта; грациозные, женственные, они, на мой взгляд, были скромнее, чем платья. В конце концов, во всех странах, где женщины ведут затворническое, одинокое существование, они носят шаровары, а мужчины – юбки. Споры оказались очень оживленными и неожиданными – ведь сама идея была не нова: до меня брюки-юбки запустил Поль Пуаре. Мужчины писали раздраженные письма редакторам газет, требуя ввести наказание в виде штрафа для женщин, носящих мужскую одежду: «Никогда не слышала о такой чудовищной смелости! – писала одна читательница «Дейли Мейл». – Никогда в жизни! Иностранка осмелилась приехать сюда, чтобы диктовать нам, что мы должны носить!» «Дейли Экспресс»: «Если женщина возымеет нахальство появиться на Уимблдоне в одном из этих “нарядов”, разделенных надвое, – она заслуживает строгого наказания». На известной теннисистке Лили де Альварес были одни из таких брюк-юбок во время матча в Монте-Карло, и все ею восхищались, она заслужила приз. Затем она приехала участвовать в соревнованиях мирового чемпионата в Уимблдоне.
