На следующий день меня повели на озеро, у которого нет дна, так сказали, и доходит оно прямо до центра земли. На просторном пляже городка Байя я стала свидетелем странного балета рыбаков. Тонкие и загорелые, они бросали в воду сети с маленькой лодки, плоской как доска, с огромным парусом, поднимающимся, казалось, прямо из волны; потом ложились, свесив ноги в воду. Забросив сети, они возвращались на пляж, чтобы их вытянуть. Вся операция была прекрасно поставлена и отрепетирована. Передвигались ритмично, как бы подчиняясь внутренней музыке, под ярким светом они образовывали неожиданные группы, таинственные, странные, когда вынимали добычу. Казалось, рыбы тоже находятся в состоянии гипноза.
Я видела подобный балет, исполнявшийся среди ночи на площади перед виллой Ресифе, где участниками были горожане на улицах. Молча, как в состоянии галлюцинации, они танцевали, двигая перед собой в безупречном ритме огромными метлами. Два исхудалых обнаженных подростка плескали из ведер воду им под ноги, соблюдая тот же ритм движений непонятной самбы.
Из Байи меня как будто тянули за веревочку, и я отправилась с сеньором Шатобрианом в Фейру-ди-Сантану
[209], где мне предстояло получить орден Вакейрос, до этого им награждались только президент Варгас
[210] и Уинстон Черчилль.
В Бразилии с ее огромными расстояниями чаще всего путешествуют на частных самолетах. Очень маленькие, они летают на поразительной скорости над холмами и озерами, кружась и подпрыгивая пугающими рывками, как воздушные змеи.
В соответствии со своей привычкой Шато заснул: для него не существовало ни дня, ни ночи, он спал везде, по пять минут, по часу, затем просыпался в прекрасной форме и переворачивал весь мир вверх ногами. На аэродроме в Сантане нас встречал Альмакио Бонавентура, префект этой области, а также самый старый член национальной гвардии. После взаимных комплиментов и речей нас отвезли завтракать в открытую таверну. Посреди двора был разложен четырехметровый костер, на нем собирались жарить мясо. Я начинала смутно понимать, что меня ожидает.
Со всех окрестных холмов спустились на своих горячих конях вакейру – пастухи из Пернамбуку
[211], они много пили и много ели, становясь все более веселыми; вскакивали в седло и проезжали мимо, чтобы показать себя собравшейся толпе. «А теперь, – голосом Шато перекрывался нараставший шум, – настало время приготовиться к смене декораций».
Потом я отправилась в дом префекта, где мне вручили полный костюм пастуха из кожи песочно-желтого цвета, он был очень красивый и мне шел, потому что мои мерки были присланы из Парижа. Но было ужасно жарко…
Я переоделась в ванной комнате с окнами под любопытными взглядами нескольких мальчуганов, будущих молодых петушков. Еще одно меня расстроило: я обнаружила, что по их обычаю в нижних швах брюк оставляют длинные отверстия. Чтобы соблюсти правила приличия, пришлось взять взаймы белые кальсоны префекта. Вслед за этим меня отвели в кораль (загон), где ожидало огромное животное. «Вот ваша лошадь!» – сказали мне.
Захваченная врасплох, я удивленно раскрыла глаза. Я в жизни не садилась на лошадь, и дебютировать в центре Вакведжада (Vaquejada), где мужчины привыкли даже за завтраком не лишать себя выпивки, мне показалось невозможным.
С другой стороны, меня захватило спортивное соперничество, и отказаться было просто неприлично. Я не могла проявить страха, поэтому, стараясь выглядеть совершенно уверенной, очень достойно забралась на лошадь и отправилась, окруженная сотнями смеющихся вакейру, совершить круг по городу и вернуться в кораль. Признаюсь, я попросила очень красивого юношу оставаться поблизости, иногда даже брала его за руку.
Церемония разворачивалась с величием примитивного ритуала. Префект наградил меня, коснувшись моего плеча обнаженной шпагой, и Фирмино, один из вакейру, надел ленту ордена мне на шею. Знаки отличия ордена были выполнены монахами-бенедиктинцами из восхитительно гравированной кожи, но, к сожалению, они были очень большими, чтобы их носить постоянно.
Это единственная награда, которую я когда-либо получала, и ею дорожу.
Прежде чем я спустилась с лошади, меня провели в корале между бешеными коровами, потому что я их боялась больше всего. Итальянский животновод подарил мне половину права владения жеребенком, потомством известной лошади по имени Бразилия.
В Париж я вернулась через Ресифи
[212], но оставила за собой в Бразилии маленький холмик в Терезополисе
[213]… Его предложил мне сеньор Карлос Гинли, и расположен он был в его владениях, напротив горного озера. Там нет никакого жилья, может быть, когда-нибудь будет стоять палатка. Но холмик есть, блестящего зеленого цвета, под знаменитой скалой, носящей название Палец Бога.
Глава 21
Рассказывать о перенесенной хирургической операции как-то глупо и эгоцентрично. Тем не менее большая, серьезная операция оставляет в жизни, не только физической, такой след, что этим не следует пренебрегать; многим потом становится лучше. Ведь в нас содержится невероятное число органов, бо́льшую часть времени нам незнакомых; от них, впрочем, часто можно избавиться, благодаря современным методам медицины, не нанося большого вреда организму. За исключением сердца и мозга – уберите их, и связь с жизнью заглохнет. Всякое, затрагивающее человеческое тело вмешательство, даже такое безобидное, как удаление зуба, делает нас не такими, как до этого, и в некоторой степени ослабленными. Перед операцией мне прописали лекарства, названий которых я не знала. Их было так много, что для ученых мы стали испытательной площадкой, как для садовника, который выводит для своего сада особый сорт роз, или биолога, исследующего новую породу животных. Прописанные мне болеутоляющие средства подействовали на подсознание странным образом. Гого мне потом рассказала, что, когда меня перенесли в операционный зал, у меня были широко раскрыты глаза. На самом деле я ничего не чувствовала, но потом сохранилось воспоминание о том, что произошло, одновременно туманное и точное.
Я увидела, или почувствовала мысленным взором, как хирургический нож проник в мое тело, и прекрасно различала ткани, которые он пересекал. Я не испытывала ни боли, ни тоски, только необычный интерес к происходящему, как будто это было не со мной. Я ощутила, как опытные руки хирурга делали свою работу в моем теле, стягивали вместе края раны – с несравненной ловкостью, превышающей навыки самой лучшей моей портнихи. А дальше – ничего… Когда очнулась, не испытывая ни малейшего недомогания, я объяснила хирургу, что чувствовала. И поскольку это был человек весьма мудрый, он улыбнулся и сказал: «Такое случается…»
