Юрий Владимирович не стал устраивать сына по окончании им МГИМО на дипломатическую службу в престижное Министерство иностранных дел, а согласился на его работу в НИИ США и Канады Академии наук. Директором этого института, который в свое время был создан по инициативе Юрия Владимировича, был довольно близкий знакомый, в прошлом сотрудник Юрия Владимировича в аппарате ЦК Георгий Арбатов. Впрочем, Игорь Андропов был все-таки переведен, но по инициативе Арбатова, несколько позже на работу в МИД и стал профессиональным дипломатом. Он получил в свое время на дипломатической службе генеральский ранг посла, но не перескакивал через должности, как это бывало с другими отпрысками самых высокопоставленных родителей…
В этой связи мне хотелось бы особенно отметить, что Юрий Владимирович выступал решительным противником так называемых блатных работников, престижных династий, вроде дипломатических, кагэбэшных, внешторговых. При этом, отвечая как-то на мой недоуменный вопрос относительно какого-то кадрового решения не в пользу высокородного генеральского сынка — выпускника 101-й школы, называвшейся также Краснознаменной и готовившей сотрудников внешней разведки, он сослался на один из самых ранних декретов высшего органа власти в послереволюционном Советском государстве — ВЦИК РСФСР — «О недопустимости совместной службы родственников в советских учреждениях». В то же время он не был против династий шахтеров, моряков, рабочих и тому подобных профессий. Но в КГБ он издал строгий приказ, запрещающий отцу, сыну или другим родственникам одновременно работать в близких по профилю подразделениях спецслужб. Он был прав, поскольку блатные сотрудники разведки или контрразведки получали от щедрот друзей родителя более скорое продвижение по службе и особенно лакомые зарубежные командировки. До прихода Юрия Владимировича на Лубянку нечто вроде этого приказа существовало формально. Многие работники КГБ тем не менее устраивали своих деток в высшие учебные заведения ведомства или МГИМО, а затем подыскивали им теплое местечко в ПГУ, откуда молодому специалисту легче всего было отправиться за рубеж. Однако после того как кадровики стали пунктуально выполнять приказ Андропова о запрещении семейственности, в МИДе и КГБ начался своеобразный процесс «перекрестного опыления». Сыновья ушлых генералов КГБ шли на работу в МИД, а отпрыски высокопоставленных чиновников МИДа поступали на работу в ПГУ и ВГУ КГБ…
Юрий Владимирович особенно гордился дочерью. Ему было приятно, что она очень хорошо окончила музыкальное училище и великолепно играла на рояле. Кроме того, Ирина неплохо разбиралась в теории и истории музыки и работала редактором в музыкальном журнале. Когда мы спорили с Юрием Владимировичем о современной музыке, он ссылался иногда не только на свой собственный вкус, но и на мнение Ирины. А предметом наших дискуссий была вся палитра современных композиторов-симфонистов — от Шнитке до Свиридова. Юрий Владимирович твердо стоял за Свиридова и отстаивал его величие. Надо признать, что мои вкусы тогда не устоялись. Я называл ему имя моего приятеля Славы Овчинникова. Только теперь я готов присоединиться к восторженному мнению Андропова о классике современной русской музыки Свиридове.
У Андропова была память великого человека — почти абсолютная. Такой памятью на тексты и лица обладали лишь немногие деятели в истории — Наполеон, Николай II, Черчилль, Сталин… Андропов читал книги и документы сразу целыми страницами. Помнил он все, что прочитал и что ему говорили. Он мог спустя лет пять после того, как видел какой-то документ, воспроизвести почти текстуально все его тезисы, вспомнить мнение, которое высказывал когда-то его собеседник. Все это позволяло ему просматривать и переваривать сотни страниц в день, принимать по многу людей и решать с ними самые разнообразные вопросы. Минуты отдыха в будни он посвящал чтению художественной литературы и общественно-литературных ежемесячников — «Нового мира», «Октября», «Знамени», «Иностранной литературы» и других. Читал он и произведения Александра Солженицына, но не все из них оценивал положительно. Так, он признавался, что «Август 14-го», «Архипелаг ГУЛАГ», кое-что еще из произведений мятежного писателя показались ему скучными. Но «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» он очень высоко ценил.
В субботу и воскресенье его развлечение, кроме пеших прогулок, составляли новые и старые кинофильмы, которые ему возили на дачу. По его примеру эти кинофильмы смотрел весь руководящий состав КГБ. Иногда не без последствий для их проката в СССР. Фильмы крутили в особом зале на третьем, руководящем этаже после обеда по четвергам, когда Юрий Владимирович обычно уезжал на заседание политбюро. В кинозале собиралось 15–20 генералов, которые не только коротали время в ожидании возвращения председателя из Кремля, но и осуществляли своего рода цензуру. Каждый кинофильм, новый советский или иностранный, подвергался пристрастному обсуждению.
Так, однажды был показан самый свежий тогда французский боевик «Шакал» — об организации покушения одиночки на президента Франции де Голля. Фильм этот был сделан впечатляюще профессионально. Именно поэтому после его демонстрации в зальчике возникла короткая дискуссия. В результате ее генералы пришли к выводу, что кинолента в деталях показывает, как надо готовить оружие для покушения, как террористу следует выбирать маршрут и уходить от опасности… Один из зампредов предложил обратиться в Госкино и рекомендовать запретить демонстрацию этого фильма в СССР на том основании, что он может служить учебным пособием для потенциальных террористов в нашей стране.
Хотя некоторые авторы книг об Андропове сообщают, что он часто ходил в театр, я об этом почти не слышал. Театральные постановки, в отличие от книг, которые он читал, мы практически не обсуждали. Конечно, он интересовался театром, но интерес этот был весьма специфичен. Театр всегда был самым острым и публицистичным видом искусства. Андропов хорошо понимал всю силу общественного воздействия театра на зрителей. Поэтому председатель КГБ знал о всех новых постановках на московских, ленинградских и других сценах страны от рецензентов в погонах. Для таких «наблюдателей» во всех московских театрах, в том числе и музыкальных, на все спектакли, независимо от того, старые или новые они были, Министерства культуры СССР и РСФСР выделяли квоту по два билета на хорошие места, не далее четвертого ряда. Она называлась «политконтроль». Но поскольку во всех театрах хорошо знали эти места, где сидели кагэбэшники, для оперативных целей приобретались совершенно другие, отнюдь не определенные места.
Разумеется, пользовались благами «политконтроля», особенно на яркие и сенсационные спектакли, в основном большие начальники. В частности, Семен Кузьмич Цвигун был большим театралом и к тому же пользовался как первый зам правом «первой ночи», заказывая в секретариате КГБ билеты. Ежемесячно каждый из зампредов и членов коллегии КГБ получал книжечку-репертуар. В ней отмечались спектакли, которые хотел бы посмотреть за месяц обладатель книжечки. Если его желание вдруг совпадало с заказом Цвигуна или другого зампреда, то заказ низшего по рангу отменялся, о чем его ставили в известность заранее.
К счастью, такое посещение театра на местах «политконтроля» не требовало никакого отчета — ни письменного, ни устного. Только иногда, на следующий день после острого спектакля, во время общего обеда, потреблявшегося в спецбуфете, раздавалось какое-либо резкое высказывание в адрес режиссера или актеров, адресованное самому главному рецензенту — начальнику 5-го управления Филиппу Денисовичу Бобкову: «Филипп! Ты посмотри эту, как ее называют-то, одиозную постановку и прими меры!..»
